|
|
   |
Когда после окончания мореходной школы в 1946 году я был принят на работу в Черноморское пароходство, морякам выдавали арматурные книжки. Это был документ для таможни. В этой книжке указывалось, что моряк мог приобрести за границей в течение года. Обуви, например, одну пару, нижнего белья две пары, носков пять пар, рубах две, костюм один и так далее. Купленное сверх норм считалось контрабандой и строго наказывалось.
То было время, когда моряки Черноморского пароходства, которое за годы Второй мировой войны потеряло почти весь свой флот, начали пригонять в Одессу немецкие торговые суда, которые Советский Союз получал в счет репараций от поверженной фашистской Германии.
Тогда и пришли в Одессу пассажирские лайнеры «Россия», «Победа», «Грузия» и «Петр Великий». «Адмирал Нахимов», торпедированный во время войны английской подводной лодкой, поднятый водолазами с морского дна и поставленный в Германии на длительный ремонт, пришел в Одессу в 1957 году. Из сухогрузных судов в 1946 году пришли в Одессу пароходы «Генерал Черняховский» и «Михаил Фрунзе». И теплоходы «Краснодар» и «Адмирал Ушаков».
Немецкие суда шли через Одессу на Дальний Восток. В Одессе их ставили в док, делали профилактический ремонт механизмов, оббивали ржавчину, красили, и они уходили к месту своей постоянной прописки во Владивосток.
В мореходной школе я получил профессию судового моториста. Но заграничной визы у меня не было, ждать ее нужно было долго, а время было голодное, в стране существовала карточная система, по которой служащие получали 400 граммов хлеба в день, а рабочие — 600. Я же, поступив на работу в пароходство, был зачислен в бесплатный резерв и не получал ни хлебной карточки, ни денег. И когда инспектор отдела кадров предложил мне пойти кочегаром на пароход «Курск», я с радостью согласился.
«Курск» был построен в Англии в 1914 году по заказу РОПИТа (Русского общества пароходства и торговли). Участвовал в Первой мировой войне и проплавал на Черном море всю Вторую мировую войну. За Босфор его уже не пускали. Машина и корпус были сильно изношены, и бывало в шторм, когда волны с силой ударяли в борт парохода, в кочегарке образовывалась течь, и мы в спешном порядке ставили на трещину в корпусе, через которую сочилась вода, цементный ящик. А ходил «Курск» в каботаже, доставляя из Мариуполя в Одессу в пяти своих огромных трюмах донбасский уголь.
О том, как мне работалось на этом пароходе, я уже писал в одном из своих очерков, а повторяться, по законам литературы, нельзя. Скажу только, что для меня работа на «Курске» была хорошей морской школой, где старые моряки учили меня не только не бояться никакой грязной работы, но не бояться и штормов.
— От качки еще никто не умирал, — говорил мне 3-й механик Петр Игнатьевич Рябоконь, в чьем ведении были котлы и в чьем подчинении были мы, кочегары. Он работал на «Курске» до войны и проплавал на нем всю войну.
— Море, — говорил он, — как жизнь. Поштормит, поштормит и успокоится. И если хочешь стать настоящим моряком, привыкай!
И я привыкал...
Петр Игнатьевич был человек интересный. Выросший на одесской Молдаванке, он обладал большим чувством юмора, и я работал под его началом с большим удовольствием, несмотря на адский кочегарский труд.
Пришел однажды на «Курск» новый повар. Что ни сварит, есть нельзя. Сменились мы как-то с вахты, пришли в столовую на обед, пробуем суп, а он такой перченый, горло обжигает. Зашел в столовую Петр Игнатьевич, пожелал нам приятного аппетита, а мы как заорем:
— Какой аппетит? Есть это нельзя!
Петр Игнатьевич попробовал суп и говорит:
— Так, ребята, сидите тихо, иду делать повару весело!
И такой на камбузе закатил скандал, что повар, вылетев оттуда пулей, побежал жаловаться старпому.
А почему старпому? Оказалось, для кают-компании, где обедали штурманы и механики, он готовил нормальный суп. А для рядового состава, кочегаров, машинистов и матросов, вот такой, несъедобный. Зол он был за что-то на матросов, вот и отыгрывался на наших желудках.
По настоянию Петра Игнатьевича повара списали. Пришла в Одессе новая повариха, и, как сказал Петр Игнатьевич, «братва, вы прямо на глазах толстеть начали!».
А шли мы как-то из Мариуполя и увидели недалеко от Одессы теплоход «Адмирал Ушаков». Стоял он, подняв на мачте сигнал: «Не могу управляться». Все столпились у борта, посмотреть на это большое неподвижное судно. А Петр Игнатьевич говорит:
— У меня там друг работает. Так он рассказывает, что мотористы и механики чуть ли не спят в машинном отделении с кувалдами и гаечными ключами в обнимку. Каждый раз что-то ломается. Не теплоход, а плавучая каторга!
И, засмеявшись, добавил:
— Я бы назвал это судно не «Адмирал Ушаков», а «Месть за Сталинград»!
Что поражало меня в Петре Игнатьевиче, так это его любовь к порядку и чистоте. Он любил повторять, что самые чистые люди на свете — кочегары. Два раза в сутки после вахт в бане моются. «Где вы на берегу встретите человека, который бы так часто в бане мылся!» — говорил он.
Работу кочегара Петр Игнатьевич испытал на себе. Начинал на «Курске» кочегаром. А механиком стал лишь после окончания до войны заочно Одесского морского техникума.
В его маленькой тесной каютке, сиявшей чистотой, были даже цветы. Стояли они в маленьких горшочках на привинченном к палубе столе и под иллюминатором. Днища горшочков были намагничены, и, как бы ни качало пароход, цветы не двигались с места.
Койка его всегда была аккуратно застелена. Медная окантовка иллюминатора надраена до зеркального блеска. А над койкой висел коврик с изображением разъяренного льва, кидающегося на вооруженного копьем чернокожего охотника.
Коврик этот, как говорил мне Петр Игнатьевич, он еще до войны купил в Гибралтаре, когда «Курск» ходил за границу. Глядя на этот коврик, я представлял себе жаркую африканскую саванну, стада антилоп вдалеке и отважного чернокожего юношу в набедренной повязке, вышедшего сразиться один на один с этим великолепным в своей ярости львом!
Петр Игнатьевич часто звал меня к себе: он любил стихи Маяковского, а я знал их почти все наизусть. Слушал он, затаив дыхание. А потом угощал меня тонко нарезанным салом с черным пайковым хлебом, приговаривая: «Ешь, не стесняйся. Кочегару хилым быть нельзя!».
Когда он сходил на берег, сразу было видно — моряк! Люди ходили тогда в основном в стеганых ватниках и кирзовых сапогах. А Петр Игнатьевич одет был хоть и в потертый, но элегантный темно- синий макинтош, на шее шерстяное кашне а на голове клетчатое английское кепи.
Когда я как-то спросил, где он покупал свой макинтош, он засмеялся и сказал:
— О, эта история достойна пера Конан Дойля, создавшего в мировой литературе гениального сыщика Шерлока Холмса. Можешь представить, приобрел я его в Англии, в фирменном магазине знаменитой английской фирмы по пошиву одежды «Буртон и Коган». А купил на Одесском толчке!
— Как это? — не понял я.
— А вот так. Приди вечером, расскажу.
И вот, сидя в его уютной каютке, я узнал удивительную историю макинтоша фирмы «Буртон и Коган».
Как я уже сказал, плавал Петр Игнатьевич на «Курске» еще до войны. Пароход совершал рейсы с Черного моря на порты Западной Европы. Возил из Поти в Бельгию и Голландию марганцевую руду. А в обратный рейс грузил в свои трюмы сельскохозяйственные машины, станки для советских заводов и бурильную технику для нефтепромыслов.
На бункеровку заходил в английский порт Кардифф, где брал в бункерные ямы знаменитый кардифский уголь — антрацит. В Кардиффе и купил Петр Игнатьевич макинтош.
Пришли в Одессу, начался таможенный досмотр, и тут таможенник, зайдя к Петру Игнатьевичу в каюту и раскрыв его арматурную книжку, ткнул в нее пальцем: «Где здесь написано макинтош?» В арматурной книжке такого названия не было.
Кончилось тем, что эту покупку, на которую Петр Игнатьевич собирал деньги чуть ли не целый год, у него изъяли, оставив в замен копию протокола о нарушении таможенных норм. За это нарушение он был лишен права на загранплавание и пошел работать кочегаром на судоремонтный завод.
И вот однажды, поехав на знаменитый Одесский «толчок» купить что-нибудь из верхней одежды, увидел в руках какой-то женщины свой макинтош фирмы «Буртон и Коган»! Разговорившись с женщиной, Петр Игнатьевич узнал, что ее муж работает в таможне. Ларчик открывался просто. Оказывается, конфискованные у моряков таможенниками вещи не шли в государственную казну, а продавались их женами на Одесском «толчке»!
На «Курск» Петр Игнатьевич вернулся лишь спустя год, получив на заводе хорошую характеристику и вступив там в члены Коммунистической партии Советского Союза. Ходил Петр Игнатьевич на «Курске» в республиканскую Испанию, когда там шла гражданская война. А 22 июня 1941 года на траверзе Севастополя попал под первую бомбежку фашистской авиации, налетевшей в тот первый день войны между гитлеровской Германией и Советским Союзом на севастопольскую военно-морскую базу.
Вот такую историю про макинтош английской фирмы «Буртон и Коган» узнал я когда-то от 3-го механика парохода «Курск». А работая над этим очерком, вспомнил, что и я был свидетелем похожей истории.
Плавал я тогда уже старшим механиком на теплоходе «Большевик Суханов». Шли мы с Кубы в Новороссийск и зашли 24 декабря 1969 года, накануне католического Рождества, в Гибралтар пополнить запасы пресной воды. Арматурных книжек к тому времени давно уже не было. Но таможенные нормы оставались строгими.
В те годы в моде были нейлоновые плащи «Болонья», которые привозили из-за границы моряки. Нормы на эти плащи были такие: если рейс длился до трех месяцев, моряк имел право привезти четыре плаща. Два мужских и два женских. Если свыше трех месяцев, шесть плащей, три мужских и три женских.
Так вот. Когда мы отдали якорь на Гибралтарском рейде и съехали на нашем мотоботе на берег, магазины Гибралтара в связи с кануном Рождества уже закрывались, и мы, покупая в спешке плащи, не очень обращали внимание, женский плащ это или мужской. Главное было не перебрать норму.
Пришли в Новороссийск. Начался таможенный досмотр. И тут у 2-го механика Владимира Георгиевича Русина таможенники забирают один плащ, не оставив даже протокола об изъятии. К слову сказать, позже В.Г.Русин был стармехом на балкере «Петр Васёв», который 31 августа 1986 года под Новороссийском в 23 часа 12 минут по вине капитана «Петра Васёва» В. И. Ткаченко столкнулся с пассажирским пароходом «Адмирал Нахимов», в результате чего переполненный пассажирами пароход затонул.
А забрали плащ у В. Г. Русина потому, что при покупке в Гибралтаре положенных по норме шесть плащей (рейс у нас был свыше трех месяцев), у Владимира Георгиевича оказалось два мужских плаща и четыре женских. У мужских пуговицы застегиваются на правую сторону, а у женских на левую. Покупая в Гибралтаре в спешке плащи, Владимир Георгиевич не обратил на это внимание, А таможенники, развернув каждый плащ, заметили ошибку и забрали один женский плащ, посчитав его лишним.
Когда я об этом узнал, говорю В. Г. Русину:
— Пошли в таможню, разберемся.
Сначала он отказывался. Таможня все-таки! Но потом согласился. Пришли. Входим в коридор. Навстречу дежурный:
— В чем дело?
Я назвал себя, показав паспорт моряка, и сказал, что вот обидели 2-го механика. Забрали плащ лишь потому, что пуговицы у женского плаща на левую сторону, а на мужском направую. Но норму он не нарушил. Купил шесть плащей. Побагровев от возмущения, дежурный гаркнул:
— Ишь, обидели! А ну, марш отсюда!
На громкий голос дежурного в коридор вышел начальник таможни. Я понял это по большим позолоченным звездам в петлицах его формы.
— Что за шум? Что случилось?
Я объяснил, что в Гибралтар мы зашли 24 декабря, в канун католического Рождества, магазины закрывались, и 2-й механик, не разобрав впопыхах, куда на плащах глядят пуговицы, влево или вправо, купил шесть плащей, не превысив нормы.
— Ага! — рявкнул начальник. — А если бы вам впопыхах всучили бы антисоветскую литературу. Вы, тоже не разобравшись, привезли бы ее в Союз?!
— Зачем? — ответил я. — Увидели бы, что это запрещенная литература, и выбросили бы ее в море. А плащ, я считаю, ваши сотрудники изъяли незаконно. Даже не составив протокол. Об этом я напишу в Главное таможенное управление в Москву и в газету «Водный транспорт», так как являюсь ее нештатным корреспондентом. И, вынув удостоверение газеты, органа Министерства морского флота СССР, показал начальнику таможни.
Он схватил удостоверение, сверил фотографию с моим лицом и повернулся к дежурному:
— Отдай им плащ!
И через пять минут сияющий В. Русин вышел из таможни с плащом под мышкой.
Вот такая история произошла с плащом «Болонья», похожая на историю с макинтошем английской фирмы «Буртон и Коган»...
Аркадий Хасин