|
|
   |
В прошлом году во время презентации моей книги во Всемирном клубе одесситов «Порт приписки — Одесса» кто-то из журналистов спросил:
— Вот вы много лет работали на судах Черноморского пароходства. А были на вашей памяти случаи, когда кто-то из моряков оставался за границей, совершал побег?
— Были, — ответил я, — но очень редко.
— А можете о них рассказать?
Я вспомнил, как с теплохода «Николай Добролюбов» ушел в Бангкоке третий помощник капитана Александр Педченко, который до этого делал со мной рейс в Канаду на «Аркадии Гайдаре». Был он парнем замкнутым, ни с кем на судне не дружил, а пообедав или поужинав, быстро уходил из кают-компании и закрывался на ключ в своей каюте.
Рейс был в Канаду за зерном. И когда по приходе в Монреаль Педченко, как третий помощник, ведающий судовой кассой, начал выдавать экипажу канадские доллары, многие стали жаловаться капитану, что он недодает мелочь, центы. Капитан забрал у него кассу и стал выплачивать деньги сам.
Сбежав с «Николая Добролюбова», когда судно пришло в Бангкок, Педченко явился в американское посольство и попросил политического убежища. Дальнейшая судьба его мне неизвестна. А пострадали из-за него не только родственники, но и капитан, которого лишили права на загранплавание с формулировкой «за плохую воспитательную работу экипажа».
Еще я рассказал, как с теплохода «Углеуральск», в Босфоре, прыгнули за борт и поплыли к берегу двое курсантов Батумского мореходного училища, проходившие на этом теплоходе плавательскую практику.
А случилось вот что. Теплоход выгружался в Генуе, где, уйдя в увольнение, эти ребята продали фотоаппарат и купили джинсы, которые в то время в Советском Союзе были большим дефицитом. По советским законам их поступок был уголовно наказуемым, так как вывоз за границу фотоаппарата с целью продажи считался контрабандой.
О продаже фотоаппарата узнал помполит и стал угрожать ребятам страшными карами по приходе в Советский Союз. Испугавшись этих угроз, они и прыгнули в Босфоре за борт.
По слухам, которые ходили тогда в пароходстве, участь этих ребят была трагической. Турки, приняв их за советских шпионов, арестовали и посадили в тюрьму. От применяемых к ним пыток, с целью признательных показаний, один из ребят, доведенный до отчаяния, повесился. А другой был застрелен тюремной охраной при попытке к бегству. После этого случая на всех советских судах при проходе пролива Босфор выставлялась вахта бдительности, чтобы никому неповадно было прыгать за борт.
Вот об этих случаях я и рассказал. А когда вышел из клуба, вспомнил еще об одном...
Было это в 1969 году. Плавал я тогда старшим механиком на теплоходе «Большевик Суханов». Из Одессы с грузом муки мы пошли на Кубу. А выгрузившись в нескольких кубинских портах, получили задание идти в Мексику, грузить на Голландию хлопок.
Грузились в порту Веракрус, где по вечерам с набережной, шумевшей под ветром пальмами, доносились звуки гитар и щелканье кастаньет. А когда мы выходили из порта в город, к нам пристраивались чумазые мальчишки, которые ничего не просили, а просто шли за нами до торговых рядов, где потомки населявших когда-то Мексику индейцев, молодые и пожилые мексиканки в ярких цветастых шалях, торговали фруктами, овощами, мясом, рыбой, битой и живой птицей. Там же были и небольшие магазинчики, где возвышались горы сомбреро и другие всевозможные сувениры. Но стоило подойти к какому-нибудь магазинчику, как сопровождавшие нас мальшички, которых мы прозвали «лоцманами», подбегали к хозяину и заявляли, что привели к нему покупателей. И если мы что-нибудь покупали, хозяин тут же давал им комиссионные, — по нескольку мелких монет...
Погрузка хлопка шла медленно. Его подвозили в открытых железнодорожных вагонах, которые с лязгом останавливались у нашего борта. Прямо из вагонов портальным краном кипы хлопка перегружали в наши трюмы, и крикливый, окутанный паром паровоз увозил пустые вагоны, а мы ждали следующие. Но ждать приходилось долго.
Пришли мы в Веракрус в начале апреля, а достояли до Первого мая. Тут и произошло событие, с которого я начал этот рассказ. Как известно, Первое мая, праздник солидарности трудящихся всего мира, широко отмечался в Советском Союзе, в том числе и на советских судах. Помполит делал доклад о международном положении, силами художественной самодеятельности устраивался концерт, а потом в столовой команды, разукрашенной лозунгами: «Да здравствует Первое мая!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и «Коммунизм — светлое будущее всего человечества!», экипаж усаживался за празднично накрытые столы, где из напитков, как правило, было «тропическое» вино, которое при плавании в тропиках полагалось по тогдашним медицинским нормам каждому члену экипажа по стакану в день, и веселье затягивалось далеко за полночь.
Так вот. В тот праздничный вечер один из матросов, опьянев, то ли от вина, но скорее от купленной в городе во время увольнения бутылки крепкой мексиканской текилы, повел себя безобразно, да так, что его же товарищам пришлось его скрутить, затащить в каюту и закрыть на ключ. Но когда утром открыли каюту, она оказалась пуста.
«Большевик Суханов» был построен в Польше. И этот огромный океанский теплоход был настолько комфортабельным, что каждый матрос и моторист имели небольшие, но отдельные каюты.
Каюта, в которой жил исчезнувший матрос, была вровень с причалом. Иллюминатор был открыт, и стало понятно, что он вылез через иллюминатор на причал и — исчез. Не было на причале и железнодорожных вагонов, из которых накануне перегружали в наши трюмы хлопок. Позвали капитана. Он пришел, заглянул под койку, открыл платяной шкаф, выдвинул ящик письменного стола, который оказался пустым, и, тяжело вздохнув, сказал:
— Да... Уравнение с одним неизвестным...
Капитан «Большевика Суханова» Теодор Иванович Продан, обычно спокойный и немногословный, обладал большим чувством юмора. В том рейсе повар был у нас никудышный. Все, что готовил, есть было почти невозможно. И Теодор Иванович, приходя в кают-компанию на обед, усаживаясь за стол и наливая из суповника в тарелку суп, долго смотрел на него, потом говорил: «Ну, позолотим пилюлю!» и, густо поперчив и посолив, начинал есть.
Теодор Иванович закончил Одесское высшее мореходное училище в первом послевоенном наборе. Когда началась Великая Отечественная война, только закончив среднюю школу, он пошел добровольцем на фронт. Защищал Одессу в полку морской пехоты под командованием легендарного полковника Я. И. Осипова, чьим именем названа одна из одесских улиц. Потом были и другие сражения, контузии, ранения, и, когда я расспрашивал его об участии в той страшной войне, говорил: «Все было, как у людей»...
После осмотра каюты исчезнувшего матроса капитан вызвал по телефону обслуживавшего наш теплоход агента и, когда тот приехал, попросил его заявить о случившемся в полицию.
Я зашел к Теодору Ивановичу по какому-то вопросу, и когда приехал агент, стал свидетелем их разговора. Агент, пожилой мексиканец, выслушав капитана, придвинул к себе стоявшую на столе бутылку холодного «Боржоми», налил в стакан, выпил и, закурив сигару, сказал:
— Капитан, не спешите с полицией. Как только вы сделаете такое заявление, вас атакуют репортеры. Фотография теплохода под красным флагом и ваша попадут в газеты. Это же сенсация! С советского судна, не выдержав большевистского гнета, сбежал матрос!
— Как же быть? — хриплым от волнения голосом спросил Теодор Иванович.
— Я вам пришлю человека, который найдет вашего матроса, — ответил агент. — Есть тут у нас один еврей. Сам он из Польши. Вся его семья погибла в Освенциме, когда фашисты вывозили туда евреев из Варшавского гетто. Ему было в то время лет десять-двенадцать, и его вывела из гетто одна полячка, подруга его матери. Она прятала его до окончания войны. А потом помогла уехать в Америку. Там он получил юридическое образование. Я не знаю, как он оказался в Мексике, в нашем городе, но он очень помогает нашим беднякам. Многие из них безграмотны, и он пишет от их имени всевозможные прошения и выступает их защитником при разных судебных тяжбах. Я пришлю его к вам. Дадите приметы вашего матроса, и, уверен, он его найдет!
Допив «Боржоми» и загасив в пепельнице окурок сигары, агент ушел. Я тоже хотел уйти, но Теодор Иванович остановил меня:
— Подождите. Посмотрим, кто это нам поможет найти беглеца. И сколько он потребует за свои услуги?
— Я думаю, сумма будет приличной, — сказал я.
— Что ж, игра стоит свеч...
Встав из-за стола, Теодор Иванович нервно заходил по своей просторной каюте. Я понимал его состояние. Если матроса не найдут и мы вернемся в Одессу без него, нас начнут таскать в КГБ. Но больше всего неприятностей свалится на голову капитана...
Вошел помполит. Он делал с нами первый рейс. Когда по выходе из Одессы на общем собрании он знакомился с экипажем, сказал, что в Черноморское пароходство пришел из армии, где был заместителем командира полка по политической части и имел звание подполковника. Сугубо сухопутный человек, трапы он называл «лестницами», каюты «комнатами», а швартовные концы «веревками». Сидя в каюте и слушая по радио Москву, он чуть ли не каждый день собирал экипаж и проводил политинформации, призывая нас при увольнении в зарубежных портах быть бдительными и не поддаваться на возможные провокации.
Он так надоел с этими постоянными напоминаниями о бдительности, что когда в Атлантическом океане нас прихватил шторм и помполит, укачавшись, не приходил ни на обед, ни на ужин, боцман, встретив меня на палубе и удерживаясь от качки за поручни трапа, сказал: «Хоть шторм даст отдохнуть от нашего подполковника».
Боцман «Большевика Суханова» Николай Петрович Захарчук был старый моряк, проплававший всю Великую Отечественную войну на Черном море на теплоходе «Калинин». Он рассказывал, как в ноябре 1941 года, когда немцы были под Феодосией, обстреливая город прямой наводкой из артиллерийских орудий, «Калинин» под командованием капитана Ивана Федоровича Иванова вошел в порт, и моряки с помощью сотрудников феодосийской картинной галереи Айвазовского успели погрузить на борт все картины великого мариниста. А когда выходили из порта, снаряды рвались уже на причале, где был ошвартован теплоход.
«Калинин» первым из черноморских судов после освобождения Одессы в апреле 1944 года вошел в Одесский порт, и боцман рассказывал, как смотрели на освобожденный от фашистов родной город, и на глазах у всех были слезы...
Когда помполит вошел к капитану, он выглядел так, словно перенес тяжелую болезнь. Он курил, хотя до этого я не видел его курящим. А когда ткнул в пепельницу окурок, рука его дрожала.
— В полицию заявили? — спросил он капитана.
— Пока нет.
— Чего же вы медлите? Я буду вынужден писать в своем отчете в партком о вашем бездействии!
— Пишите, что хотите, — устало ответил капитан. — А сейчас... Когда мне понадобитесь, я вас позову.
Хлопнув дверью, помполит ушел. А вскоре на пороге каюты появился обещанный агентом человек. Он был невысок, сутул и совершенно лыс. Его смуглое морщинистое лицо выражало, когда он посмотрел на нас, крайнее любопытство.
— Вы первые советские люди, — сказал он, — которых я вижу. И посчитаю за честь вам помочь.
Помню, звали его Соломон. Из вопросов, которые он задал капитану, когда сел за стол, было видно, что это человек цепкий, настойчивый, и если за что-нибудь возьмется, доведет дело до конца. Выслушав капитана, он сказал:
— В городе вашего матроса нет. Если бы он там появился, я бы уже знал. Поищем за городом.
Он быстро встал, пожал нам руки и ушел.
В тягостном ожидании прошел день. Потом второй. Подогнали новые вагоны с хлопком. Началась погрузка. Но если раньше капитан
нервничал, что вагонов нет и неизвестно, когда мы выйдем в море, так как пароходство торопило с отходом, то теперь, при виде стоявших у борта заполненных кипами хлопка вагонов, Теодор Иванович с горечью мне сказал:
— Хоть бы дождь пошел, чтобы задержать погрузку, пока не найдется этот чертов беглец.
И он нашелся!
Привел его нам Соломон. Матрос был грязен, небрит, и когда вошел в каюту капитана, заплакал. Ни о чем его не спрашивая, Теодор Иванович вызвал судового врача, приказал отвести матроса в судовой лазарет, дать успокоительное, привести в чувство и до прихода в Одессу держать в лазарете. А когда врач и матрос ушли, достал из холодильника бутылку коньяка, открыл коробку конфет, нарезал лимон и, приглашая Соломона к столу, спросил:
— Как вы его нашли?
— Очень просто, — ответил Соломон. — Когда вы сказали, что на причале стояли пустые вагоны, я понял, что ваш матрос, еще не придя в себя от опьянения, залез в один из вагонов и уснул. Так и уехал. Я стал обзванивать все железнодорожные станции, и на одной из них мне сказали, что в кабинете начальника станции сидит и плачет какой-то парень и говорит на непонятном языке. Начальник собирается сдать его в полицию. «Ни в коем случае! — закричал я. — Сейчас приеду за ним и заберу!». И вот он здесь.
Теодор Иванович крепко пожал Соломону руку, а когда выпили по рюмке, задал еще один вопрос:
— Сколько я вам должен?
Соломон отодвинул рюмку и встал:
— У вас на корме красный флаг. Флаг страны, победившей фашизм. Вот это самый высокий мой гонорар!
И, пожелав нам счастливого плавания, он ушел.
А беглый матрос по возвращении в Одессу был уволен из пароходства.
Вот так закончилась эта история, случившаяся в мексиканском порту Веракрус...
Аркадий Хасин