|
|
   |
Теплоход «Аркадий Гайдар», на котором в советские времена я долгое время работал старшим механиком, перевозил разные грузы: хлопок, зерно, руду, сахар навалом и в мешках, сельскохозяйственные машины и, что сегодня ни для кого не секрет, — оружие. Этот груз мы брали в засекреченном тогда порту под Николаевом. Назывался он Октябрьский. А возили это «добро», как и другие суда Черноморского пароходства, в арабские и африканские страны, во Вьетнам и на Кубу.
А один раз, погрузив в свои трюмы танки, пошли в Чили, где президентом был тогда социалист Сальвадор Альенде, которого поддерживал Советский Союз.
В целях секретности шли не через Панамский канал, где хозяйничали американцы, а, обогнув Южную Америку, прошли Магеллановым проливом из Атлантики в Тихий океан, доставив танки в чилийский порт Вальпараисо. Но вскоре после этого рейса в результате военного переворота Сальвадор Альенде был убит. К власти в стране пришел генерал Пиночет, установив в Чили военную диктатуру, и привезенные нами танки достались ему...
Так вот. Выгрузившись однажды во Вьетнаме, мы пошли в Индонезию, где погрузили в трюмы и на палубу бревна красного дерева. Грузили их на Италию, где из красного дерева изготовляют мебель. Бревна брали на рейде небольшого индонезийского порта, к которому подступал тропический лес, дышавший удушливой жарой.
Легче становилось только перед рассветом, когда за ночь лес немного остывал. Но стоило взойти солнцу, как изнурительная жара снова заливала все вокруг. А на лес было больно смотреть, словно отражал он отблеск пожара.
По утрам к нашему борту подплывали на лодках местные жители. Лодки были полны бананами, ананасами, манго, кокосовыми орехами и еще какими-то неведомыми тропическими фруктами. Все это можно было не только дешево купить, но и выменять за несколько кусков мыла или за пару банок сгущенного молока.
Также недорого можно было приобрести обезьянку или попугая. Но капитан предупредил, что привозить в Европу без документов непривитых животных или птиц категорически запрещено. И привезенные на продажу «беспаспортные» обезьянки и возмущенно хлопающие крыльями попугаи так и оставались в лодках на попечении своих хозяев.
А бревна подвозили на баржах. Полуголые грузчики, похожие на пиратов, стропили бревна, и под тарахтение судовых лебедок грузовые стрелы поднимали бревна на борт и опускали в трюм.
Во время погрузки на палубе дежурил полицейский, который отгонял от борта продавцов тропических фруктов и следил, чтобы ни одно бревно не упало в воду или не осталось на барже. То есть, чтобы не было украдено...
Погрузка длилась долго. Больше месяца. И когда, уйдя, наконец, из этого жаркого порта, мы вышли в океан, было такое ощущение, словно в душной непроветриваемой комнате с треском разбили окно и в помещение ворвался свежий упругий ветер!..
Мы уже прошли Суэцкий канал, вошли в Средиземное море, а капитан все еще не знал, в какой итальянский порт адресован груз. И, собираясь по вечерам в кают-компании, мы гадали, где будем выгружаться: в Генуе или Неаполе. Кто-то из штурманов, возивший бревна красного дерева в Италию на другом судне, говорил, что выгружался именно там. А мне хотелось в Чивитавеккью. Я знал, что этот порт в получасе езды от Рима. И если нас адресуют туда, можно будет съездить на экскурсию в Вечный город...
Не помню, в каком году мы делали тот рейс. Но помню, был март. А март на Средиземном море — месяц коварный. Тихая штилевая погода может резко смениться пронзительным свистом ветра и поднятой им огромной волной.
Так и случилось. За несколько дней до подхода к берегам Италии разыгрался шторм. Море побелело от вспененных волн. А небо потемнело от гонимых ветром туч, которые неслись так низко, что, казалось, цепляются за наши мачты. От качки погруженные на палубу бревна начали со скрипом двигаться, и капитан, опасаясь, что они свалятся за борт, объявил аврал. Матросы во главе с боцманом, обвязанные страховочными поясами и обдаваемые шквалом брызг, стали заводить на бревна добавочные крепления.
Поднявшись на мостик, я увидел, как капитан в мокром от брызг дождевике и надвинутой на лоб фуражке напряженно следил за работавшими людьми. Увидев меня, нервно закурив, он сказал:
— Скорей бы до земли добраться. Надоело переживать за этот чертов груз!
И тут на мостик поднялся радист.
— Есть новости? — спросил капитан.
Радист кивнул и дал капитану радиограмму. Быстро прочитав ее, капитан усмехнулся:
— Ну вот, наконец дали адрес. Идем в Равенну.
К вечеру того же дня море начало успокаиваться, судно прибавило ход, а к утру можно было уже различить на горизонте тонкую полоску земли...
Порт в Равенне был так тесно заставлен пассажирскими и грузовыми судами, что нам пришлось целую неделю простоять на рейде в ожидании свободного причала. И пока мы ждали причал, я, взяв в штурманской рубке лоцию Адриатического моря, прочитал все, что касалось этого итальянского порта.
Что я знал о Равенне? Знал только, что здесь был похоронен Данте, и еще — читал когда-то стихи Александра Блока об этом итальянском городе. А из лоции, помимо описаний безопасных подходов к порту, узнал, что Равенна — древнейший итальянский город с многочисленными памятниками византийского искусства, ежегодно посещаемый миллионами туристов со всего мира.
Но осмотреть эти памятники в Равенне для меня оказалось проблемой. И вот почему. По одному в заграничных портах мы на берег не сходили. Только по три человека. Так предписывали «Правила поведения советского моряка за границей». На каждом советском судне был помполит, помощник капитана по политической части. Он и составлял группы. Уходя в город, я, как старший группы, должен был расписаться в журнале увольнений. А по возвращении на судно снова оставить в журнале свою подпись. И когда мы пришвартовались в Равенне и я смог сойти на берег, помполит, назначив меня старшим группы, включил в нее буфетчицу и боцмана.
По выходе в город я сказал своей группе, что обязательно нужно посетить место, где похоронен Данте. И тут наша молоденькая буфетчица воскликнула:
— Вы что! В Италии лучшая женская обувь. Что хотите со мной делайте, но я пойду только по магазинам!
А боцман, получивший еще в Индонезии радиограмму о рождении внука, добавил:
— И мне внучку пеленки-распашонки купить надо. У нас же ни до чего не докупишься.
Я их понимал. Но попасть в Равенну и не побывать у места захоронения Данте, автора «Божественной комедии», которую он писал тоже здесь, было выше моих сил! А если и завтра я пойду в увольнение, то все равно помполит даст мне нескольких матросов, которые тоже захотят ходить только по магазинам! Допустить распад группы, согласно тем же «Правилам поведения советского моряка за границей» я не имел права. Но что оставалось делать? И я принял решение. Дойдя до первого универсального магазина, я сказал:
— Делайте свои покупки и ждите меня у входа.
И, как только мои спутники вошли в магазин, я почти побежал по узким улочкам Равенны в поисках захоронения Данте. Искать долго не пришлось. Попав на улицу Анжело Мариани, я увидел на стене дома стрелочку с надписью: «К гробнице Данте». Такие стрелочки и привели меня к месту захоронения великого поэта.
Но подойти к его гробнице тоже оказалось непросто. У входа в полуподвальное помещение, где находился саркофаг, стояла толпа туристов. Слышалась английская, французская и немецкая речь. Становиться в очередь было бесполезно. Это заняло бы много времени. И я, принебрегая правилами приличия, стал протискиваться сквозь эту толпу. Мне что-то возмущенно говорили, одна женщина вскрикнула, когда я нечаянно наступил ей на ногу. Но, упорно двигаясь к своей цели, я вскоре оказался перед гробницей великого поэта. Она была облицована мрамором с высеченным на нем орлиным профилем Данте и датой его смерти — 1321 год.
У подножия гробницы стоял венок из живых алых роз, перевязанных черной муаровой лентой. Очевидно, это был дар от какого-то состоятельного итальянца автору «Божественной комедии», великому творению хождения по кругам ада, пребывания в чистилище и раю.
Постояв у этого святого места, я бросился назад. Свою группу застал у входа в магазин. В руках у них были пакеты и коробки с покупками.
Вернувшись на судно, я доложил помполиту о прибытии и, расписавшись в журнале увольнений, зашел в свою каюту, вымыл руки и спустился в кают-компанию к вечернему чаю. И тут увидел странную пару. Священника в черной сутане с крестом на груди и старую женщину, тоже всю в черном, которая опиралась на палочку. Наш капитан что-то им объяснял, показывая на цветы, которых в нашей кают-компании было много. Потом они подошли к большой кадке с фикусом. Капитан дал женщине столовую ложку, она достала из сумки целлофановый кулечек и насыпала в него несколько ложек земли, в которой рос фикус. Постояв еще немного, в сопровождении капитана они пошли к выходу.
Когда капитан вернулся и сел пить чай, он объяснил мне цель визита этих людей. В годы Второй мировой войны у женщины, которая была со священником, погиб в России сын. Он воевал в составе итальянской дивизии, посланной Муссолини на Восточный фронт. Женщина живет в деревне недалеко от Равенны. Священник — ее сосед и духовный наставник. Он прочитал в газете о прибытии в Равенну советского судна и сказал об этом своей соседке. Она и решила приехать на советский теплоход и попросить горсть земли, в которой был захоронен ее сын. Вот такая история.
Если в Индонезии нас грузили больше месяца, то в Равенне выгрузили за три дня.
Уходили мы солнечным утром. Чистенький буксир подвалил к нашей корме, матросы подали на него стальной трос, и буксир, пыхтя от натуги, начал оттаскивать нас от причала.
И глядя на отдалявшиеся от нас стоявшие у причалов суда и утонувший в солнечном мареве город, я вдруг вспомнил стихи Блока:
«Все, что минутно, все, что бренно,
Похоронила ты в веках.
Ты, как младенец, спишь, Равенна,
У сонной вечности в руках...».
Аркадий Хасин