|
|
   |
Роясь недавно в книжном шкафу в поисках нужной мне книги, я наткнулся на старую папку, в которую собирал когда-то вырезанные из журнала «Огонёк» репродукции картин известных художников.
К этому собирательству меня приобщил московский художник Орест Верейский. Я знал его по иллюстрациям к книгам любимых писателей — Катаева, Паустовского, Каверина и других, а познакомился с ним, когда плавал ремонтным механиком на танкере «Херсон». Не помню, в каком это было году. Помню только, что уходили мы тогда из Одессы в Антарктику, где вела промысел китобойная флотилия «Советская Украина».
Танкеры доставляли китобоям дизельное топливо, продукты, почту, и Верейский, прилетев из Москвы, должен был по заданию журнала «Огонёк» высадиться на китобойную флотилию и сделать большую серию рисунков о героическом труде советских китобоев.
Даже в сильную качку он не валялся на койке, как бывало с другими случайными пассажирами, а выходил на палубу и, держась за мокрые поручни трапа, смотрел на белое от шторма море. А в тихую погоду подолгу любовался по вечерам лунной дорожкой, бегущей за нашей кормой.
Узнав, что я пишу очерки о своих товарищах-моряках, он и посоветовал мне собирать репродукции картин знаменитых художников, сказав при этом: «Увидите больше жизненных красок, чем видели до сих пор». Так благодаря ему собралась в моей папке коллекция шедевров мировой живописи, оригиналы которых хранятся в Лувре, Эрмитаже, Дрезденской и Третьяковской галереях. Как и любимые книги, они помогали преодолевать мне трудности дальних плаваний.
Но однажды из-за одной такой репродукции произошел курьезный случай. Было это по приходу из очередного заграничного рейса в Одессу. Во время таможенного досмотра зашел в мою каюту пожилой таможенник. Увидев лежавшую на письменном столе папку, он открыл ее и стал рассматривать содержимое. Дойдя до знаменитой картины Ренуара «Обнаженная», он, побагровев от возмущения, спросил:
— Порнографией интересуетесь?
Я стал объяснять, что никакого отношения к порнографии картина не имеет. Что находится она в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина в Москве и принадлежит кисти почитаемого в Советском Союзе знаменитого французского художника.
Но таможенник, не слушая моих доводов, сел составлять протокол «об изъятии запрещенной к ввозу в СССР картинки непристойного содержания». Закончилась эта история в кабинете начальника Одесской таможни. Убедившись, что репродукция картины Ренуара вырезана из популярного советского журнала «Огонёк», он порвал составленный его подчиненным протокол, но посмотрев на меня исподлобья, сказал:
— Все-таки картинками с обнаженными женщинами советую не увлекаться...
Так вот о репродукциях. Когда я обнаружил в своем книжном шкафу эту папку, из нее выпала пожелтевшая от времени копия картины Саврасова «Грачи прилетели». Саму картину я видел в Москве, в Третьяковской галерее. Опять же, не помню, в каком это было году, ехал я тогда с группой моряков в бывшую Югославию на приемку нового теплохода. На судостроительном заводе в городе Пула для Черноморского пароходства строилась большая серия судов. И каждое вновь спущенное со стапелей завода судно получало имя известного русского или советского писателя. Так появились в пароходстве: «Виссарион Белинский», «Николай Гоголь», «Александр Блок», «Демьян Бедный», «Николай Добролюбов», «Александр Грин», «Николай Огарев» и «Александр Герцен». Я же ехал на приемку «Аркадия Гайдара».
В Москве в Министерстве морского флота СССР мы проходили инструктаж, где нам объясняли как советскому моряку полагается вести себя за границей. Из Москвы мы ехали поездом до Белграда, а оттуда автобусами на побережье Адриатики, в Пулу. Но пока были в Москве, я успел сходить в Третьяковскую галерею. Было это в конце февраля. Войдя в здание галереи, сдав гардеробщице пальто, я еще долго стоял в вестибюле, оттирая замерзшие щеки. А когда вошел в первый зал и увидел картину Саврасова, то снова почувствовал, как холодеет лицо. Ведь первое что бросается на этой картине в глаза, — снег, который был в тот морозный день и за окнами галереи.
Отвернувшись от картины, я стал медленно обходить переполненные посетителями залы, подолгу останавливаясь у знаменитых полотен Репина, Сурикова, Верещагина, Серова и других великих русских художников. Но, странное дело, перед какой бы картиной я не стоял, будь то «Боярыня Морозова» Сурикова, «Иван Грозный убивает своего сына» Репина или «Девочка с персиками» Серова, я почему-то думал о картине Саврасова. Чем-то зацепила она меня. Но чем?
Уже обойдя все залы и возвращаясь в гардероб за пальто, я снова подошел к этой картине. Да, на ней был снег. Но какой! Не тот, скованный морозом и скрипучий, что лежал на улицах Москвы, а рыхлый, грязный, подтаявший, какой бывает в начале весны. Но главной деталью этого неказистого, на первый взгляд, пейзажа с белевшей в отдалении деревенской церквушкой, с проталинами и голыми, облетевшими березами, были грачи. Они облепили ветки берез, вернувшись в свои старые гнезда, покинутые осенью. Грачи! Значит — весна!
Выйдя на улицу под впечатлением этой картины, мне показалось, что отражавшееся в заиндевевших окнах домов солнце вот-вот растопит скрипучий снег, и под крики прилетевших домой грачей побегут по городу веселые весенние ручьи...
«Аркадий Гайдар» мы принимали в Пуле больше месяца. На подъем Государственного флага СССР прилетел из Москвы сын писателя Тимур Гайдар. Военный моряк в звании контр-адмирала, известный в то время журналист, он заведовал военным отделом газеты «Правда» и привез в подарок теплоходу, названному именем его отца, целую библиотеку с автографами многих советских писателей.
Так в нашей судовой библиотеке появились книги с автографами Паустовского, Каверина, Маршака, Михалкова и других известных писателей, знавших погибшего на фронте Аркадия Гайдара и друживших с ним.
Из Пулы мы пошли в Одессу, где нас встречала делегация пионеров из школы имени Аркадия Гайдара, и наш капитан Марк Николаевич Хухаев, показав ребятам судно, собрал их в кают-компании и рассказал, как проходила приемка теплохода, и о том, что вспоминал о своем отце, известном детском писателе Аркадии Гайдаре, его сын. А потом показал библиотеку, которую привез в подарок экипажу Тимур Гайдар. Так началась жизнь этого судна, на котором я проработал много лет. Но вернусь к саврасовским грачам.
Как-то на подходе к Японии я услыхал по радио, что в Токио открылась выставка привезенных из Москвы шедевров Третьяковской галереи.
Мы шли в Осаку, порт отстоявший далеко от Токио, и ни о каком посещении этой выставки не могло быть и речи. Но каково было мое удивление, когда по приходу в Осаку, выйдя в город, я увидел в витрине первого попавшегося магазина саврасовских грачей!
Разумеется, это была репродукция. Но такие же репродукции картин Третьяковской галереи были в витринах других магазинов. И «Золотая осень» Левитана, и «Утро стрелецкой казни» Сурикова, и Репин, и Серов, и Верещагин, все, чем богата знаменитая Третьяковка, можно было видеть в витринах магазинов Осаки.
Объяснение этому я получил на следующий день, когда на «Аркадий Гайдар» приехал наш консул. Собрав экипаж, он рассказал о торговых отношениях между Японией и СССР и ответил на вопросы моряков.
На мой вопрос о репродукциях картин Третьяковской галереи в витринах магазинов он рассказал, что японцы — большие любители искусства, и когда в выставочных залах столицы выставляются картины передвижных выставок Лувра, Дрезденской галереи, Эрмитажа или других знаменитых музеев
Европы, репродукции их полотен можно увидеть в витринах магазинов по всей Японии.
А теперь не о саврасовских, а о живых грачах.
Шли мы как-то в балласте с Кубы в Одессу. И когда до родных берегов оставалось несколько суток хода, получили команду идти в Александрию, взять груз хлопка на Пирей.
А так хотелось домой!
И вот на одном из переходов в Пирей, в Эгейском море, в шторм, на судно опустилась стая грачей. Было начало марта, и после зимовки в теплых краях грачи возвращались на родину, но не в силах преодолеть штормовой ветер опустились на наш теплоход.
Сидели они на корме мокрые, измученные, и когда мы рассыпали перед ними крошки хлеба и поставили жестянки с водой, даже не шелохнулись. Но как только шторм начал стихать, небо посветлело и невидимые раннее за пеленой шторма стали открываться острова Эгейского моря, грачи зашевелились, захлопали крыльями, накинулись на хлеб и, попив воды, взмыли ввысь.
Как мы позавидовали им! После выгрузки в Пирее нам предстояло снова возвращаться в пыльную и жаркую Александрию. А они летели домой.
Аркадий Хасин