|
|
   |
Лет пять подряд теплоход «Аркадий Гайдар», на котором я плавал старшим механиком, работал на регулярной юговосточной линии с заходами в Аден, Сингапур, Джакарту, Гонконг и в порты Японии.
Грузы возили разные. В частности, в Японии в трюмы и на палубу брали трубы большого диаметра для строящегося тогда трубопровода «Дружба».
Тогда, в советские времена, никто не мог предположить, что СССР развалится и дружбу между Украиной и Россией заменит вражда...
Когда приходили в Японию, то в любом порту можно было увидеть два или три судна, на корме которых, как и у нас, значился порт приписки Одесса. Они также грузили трубы или японскую технику — автокары, бульдозеры и самоходные подъемные краны, которые тоже участвовали в строительстве этого огромного, протянувшегося на тысячи километров газопровода.
Япония дорогая страна. Местные магазины были советским морякам не по карману. И только в Кобэ, где обычно заканчивали погрузку, можно было купить недорогие вещи, которые в Советском Союзе считались дефицитом.
А покупалось это все не в торговых центрах и не в фирменных магазинах, а на окраине города под железнодорожным мостом, по которому с грохотом проносились составы. Под мостом ютились тесные лавчонки, увешанные женскими кофтами, свитерами, уставленные всевозможной обувью и прочими аксессуарами мужской и женской одежды. Продавались там и недорогие синтетические ковры, сервизы, изящные японские статуэтки и многое другое, что по возвращении в Одессу сбывалось на знаменитом одесском «толчке»...
Торговал под мостом пожилой японец Миша. Японское имя у него было, конечно, другое. Но чтобы привлечь в свою лавку наших моряков, он и придумал себе это имя. А лавку назвал «Магазин «Одесса». А так как под мостом всегда можно было встретить не только одесситов, но и балтийцев, и дальневосточников, то по примеру Миши и другие японские торговцы стали называть свои лавки именами русских городов: «Ленинград», «Владивосток», «Находка».
Вывески на этих лавках были украшены разноцветными лампочками, которые, мигая и переливаясь, придавали базару под мостом праздничный вид. Из некоторых лавок даже лились магнитофонные записи русских песен, а у входа стояли ярко раскрашенные куклы, похожие на русских матрешек. Но почему-то больше всего покупателей было всегда у Миши.
Он говорил немного по-русски, и когда я как-то спросил: «Миша, откуда вы знаете русский язык?», он ответил:
— Солдат, солдат.
Что означало это «солдат», было непонятно. Но больше ничего в силу слабого знания языка Миша объяснить не мог. Да и времени выслушивать его объяснения не было. Увольнение в город было ограничено, и толпившихся в лавке моряков больше интересовало поскорей сделать покупки и успеть заскочить в какой-нибудь бар выпить пиво, чем выслушивать объяснения Миши. Но несмотря на то, что Миша знал с десяток русских слов, самым ходовым у него было японское: «Харакири».
Когда с ним начинали торговаться, упрашивая уступить за меньшую цену какую-нибудь вещь, он мотал головой:
— Харакири.
Это означало, что отдать вещь по более низкой цене было для него равносильно удару кинжалом в живот, что делали японские самураи, умирая за своего императора. Но зато, когда с Мишей расплачивались, он, прижимая руку к груди и повторяя «Спасибо, спасибо», добавлял к сделанной покупке женскую косыночку, зажигалку или плитку шоколада.
В Мишиной лавке на самом видном месте висела открытка с видом Одесского оперного театра. Потом к ней прибавилась еще одна — с видом Потемкинской лестницы. И когда его спрашивали, где он взял эти открытки, он улыбался и, кланяясь, повторял:
— Привези, привези.
Из этого ответа можно было понять, что открытки ему привез кто-то из наших моряков, и Миша просит привезти еще.
Потом в Мишиной лавке появилась статуэтка Дюка. Он установил ее на деревянной подставке и сделал разноцветную подсветку, отчего Дюк переливался всеми цветами радуги.
Вот таким выглядел этот «Магазин «Одесса»...
В один из приходов в Кобэ на борт приехал представитель советского консульства. Консульские работники часто навещали наши суда в разных странах мира, рассказывая о порядках в данной стране и предупреждая, куда можно ходить советским морякам, а куда нельзя.
В этот приезд работник консульства рассказал о ситуации с Курильскими островами. После русско-японской войны 1905 года, в которой царская Россия понесла жестокое поражение, эти острова вместе с Южным Сахалином отошли от России к японцам. А после разгрома Японии во Второй мировой войне и Южный Сахалин, и Курильские острова снова вошли в состав России, то есть в тогдашний СССР.
— Сейчас, — сказал наш гость, — в японских городах проходят демонстрации с требованиями вернуть Японии Курильские острова, которые они называют «северными территориями». В связи с этой ситуацией против наших моряков возможны провокации. Так что, при увольнении в город, будьте осторожны.
Наш помполит, постоянно напоминавший нам о всевозможных провокациях, тут же вскочил:
— Здесь в Кобэ под мостом торгует один японец. Называет себя Мишей. Говорит немного по-русски. Даже свой магазин назвал «Одесса». По-моему, это провокация, и нам не стоит к нему ходить!
Работник консульства улыбнулся и ответил:
— Мы знаем этого Мишу. Это бывший японский солдат, который после разгрома советскими войсками в конце 1945 года Квантунской армии попал к нам в плен. Там и выучил немного русский язык. Но ничего подозрительного за ним не замечалось. Антисоветскую литературу не предлагает, антисоветских разговоров не ведет. А то что свою лавку назвал «Одесса», это его право.
Помполит, явно неудовлетворенный ответом консульского работника, подошел к нему после собрания и долго еще о чем-то с ним разговаривал.
На следующий день, когда мы стали собираться в город, помполит предупредил:
— Вы слышали, что в городе могут быть провокации. Вы там с этим Мишей поосторожней.
Никаких демонстраций по дороге к Мише мы не увидели. Город жил своей обычной деловой жизнью, и когда мы пришли под мост, японские торговцы, как всегда, приветливо улыбаясь, приглашали зайти в их лавки.
Со мной в группе была наша повариха Надежда Петровна Клименко, грузная, немолодая женщина, плававшая до работы в пароходстве на китобазе «Советская Украина».
Когда бы я ни зашел на камбуз, Надежда Петровна начинала рассказывать об адских условиях работы китобоев, которые уходили на промысел в далекую Антарктику на восемь-девять месяцев.
Когда мы только пришли в Кобэ, Надежда Петровна купила у Миши какую-то кофточку. Чем-то она ей не понравилась и повариха шла теперь со мной, чтобы я попросил Мишу обменять эту кофточку на другую.
Миша не только обменял ей кофточку, но дал еще в придачу пару колготок, повторяя при этом: «Спасибо, спасибо».
Но как только мы вышли из Мишиной лавки, Надежда Петровна споткнулась и грохнулась на землю. Я не успел ее удержать. Упав, она разбила колено. Я и бывший со мной в группе матрос Ярыга с трудом ее подняли. А подбежавший к нам на помощь Миша помог затащить ее в лавку. Усадив Надежду Петровну на стул, Миша открыл аптечку, достал йод, вату, бинт и, как заправский медбрат, обработал рану и наложил повязку.
После этого Миша вызвал по телефону такси, оплатил дорогу до порта, и мы, как «белые люди», так как, экономя деньги, никогда в Японии на такси не ездили, прибыли на судно.
У трапа нас встретил помполит. Увидев хромающую с забинтованной ногой Надежду Петровну, удивленно вскинул брови:
— Где это вас угораздило?
— Возле Миши, — ответила повариха.
— Возле Миши? Я же говорил, что этот японец способен на провокации!
Надежда Петровна скривившись то ли от боли, то ли от досады, что ее не так поняли, поспешила в свою каюту. А я, как старший группы, стал объяснять подробности случившегося.
— Изложите мне все в письменной форме, — оборвал меня наш строгий политический начальник. — С приходом в Одессу мне нужно будет доложить об этом кому следует.
Мне ничего не оставалось, как сесть вечером за письменный стол и изложить подробно на бумаге все, что произошло с членом моей группы Надеждой Петровной Клименко при увольнении в городе Кобэ.
Но на этом дело не кончилось. С приходом в Одессу, когда на борт поднялись таможенники и пограничники, с ними прибыл и куратор КГБ, в чьем ведении был наш теплоход. Пока шел досмотр судна, он пригласил меня в каюту помполита, где успел ознакомиться с моим рапортом, и стал подробно расспрашивать о Мише и о всех наших походах в его лавку. Потом была вызвана Надежда Петровна. Нога у нее давно зажила. На долгом переходе от Японии до Одессы она успела забыть все, что приключилось с ней в Кобэ. Но ей прочитали мой рапорт и спросили, все ли изложено в нем точно.
Когда мы вышли из каюты помполита, Надежда Петровна, в сердцах сплюнув, сказала:
— И за что им только деньги платят!
А в следующий приход в Кобэ мы не застали ни Мишу, ни его лавку.
Когда мы пришли к знакомому мосту, то натолкнулись на ограду, какой обычно ограждают стройки или аварийные участки дорог. Из-за ограды слышался резкий запах гари. Потоптавшись, мы повернули назад, гадая, что могло произойти в полюбившемся нам месте.
Все объяснилось через несколько дней, когда к нам снова приехал работник консульства. Он рассказал, что в городе была демонстрация, требующая от СССР вернуть Японии Курильские острова. А потом толпа хулиганов ринулась под мост, где были лавки с названиями советских городов. Их хозяева были избиты, а лавки разграблены и сожжены.
Вот так закончил свое существование базар под железнодорожным мостом города Кобэ, где была уничтожена нехитрая торговля бывшего японского солдата Миши, называвшего свою лавку — «магазин «Одесса»...
Аркадий Хасин