|
|
   |
Как и многие суда Черноморского пароходства, теплоход «Аркадий Гайдар» часто ходил на Кубу. И за годы работы на этом теплоходе мне довелось побывать почти во всех кубинских портах. Был не раз и в Гаване. Но в дом Хемингуэя, расположенный в предместье кубинской столицы и превращенный женой писателя Мэри в музей, попасть не удавалось. То после перехода через Атлантический океан нужно было проводить в машинном отделении ремонтные работы, то мешало что-то еще.
Но однажды. Как-то пришли мы в Гавану, когда все причалы были заняты, и стали на якорь на внутреннем рейде порта. Ожидать свободный причал нужно было несколько дней. Так появилась возможность съездить в гости к Хемингуэю.
Ехать собрались втроем: капитан, судовой врач и я. На берег добрались морским трамвайчиком, который сновал между стоявшими на рейде судами с проворством портового мальчишки. А к центру пошли пешком. Оттуда в сторону усадьбы Хемингуэя отправлялся автобус.
Мы шли, разглядывая статуи мадонн в нишах старинных обшарпанных домов, построенных еще, наверное, в эпоху испанских конквистадоров, и отвечали на приветствия пожилых и молодых кубинок, которые улыбались нам изо всех окон. Так мы вышли на набережную, по которой проносились старые дребезжащие автобусы, оставлявшие на асфальте темные пятна соляра. Мальчишки поджигали эти пятна, и они дымили, как маленькие костры. А за парапетом набережной пылал под солнцем океан.
На остановке автобуса к нам подошел лоцман, который заводил нас в порт. Звали его Карлос. Он учился в Ленинграде, закончил Высшее мореходное училище и хорошо говорил по-русски.
— Куда собрались?
Мы сказали.
— Я вас отвезу. У меня машина. А заодно буду вашим гидом. В дом не пускают. Но вы все увидите через открытые окна.
Ехали минут сорок. Наконец подъехали к высоким решетчатым воротам усадьбы Хемингуэя. За воротами в тени пальм виднелся большой дом. А у самых ворот, на распорках, стоял катер Хемингуэя «Пилар».
Во время Второй мировой войны Хемингуэй охотился на этом катере за немецкими подводными лодками, которые курсировали у берегов Кубы. Запеленговав немецкую субмарину, он по радио сообщал ее координаты береговой охране США, предупреждая о близости врага...
Войдя в усадьбу, мы увидели на стене небольшой пристройки две фотографии. На одной Хемингуэй и Фидель Кастро ловили спинингами рыбу, и оба заразительно смеялись. На другой Хемингуэй принимал от члена Советского правительства А.И. Микояна, который побывал у него в гостях в этом доме, изданный в СССР на русском языке двухтомник избранных произведений писателя.
Карлос подвел нас к дому. Там стояла большая группа японских туристов. Щелкали фотоаппараты. Мы подождали, пока японцы пошли дальше, и заглянули в открытые окна спальни.
На широкой застланной белым атласным покрывалом кровати лежали очки и несколько раскрытых книг. Казалось, хозяин дома только что вышел. На небольшом пюпитре, прикрепленном к стене, стояла старенькая пишущая машинка. Под пюпитром на полу лежала протертая до дыр шкурка антилопы.
Как объяснил нам Карлос, Хемингуэй не любил работать в кабинете. Он писал свои вещи здесь, в спальне, за этим пюпитром. Писал стоя, босиком. Поэтому шкурка, на которой стоял, протерта до дыр.
По словам нашего гида, здесь были написаны «Праздник, который всегда с тобой», о Париже, где Хемингуэй жил в молодые годы и написал свой сразу ставший знаменитым роман о первой мировой войне «Прощай, оружие!». Здесь был создан роман «По ком звонит колокол», о гражданской войне в Испании 1936—1938 г.г., на которой Хемингуэй был корреспондентом американских газет. И здесь же повесть «Старик и море», за которую писатель получил Нобелевскую премию.
Дверь из спальни в гостиную была открыта. Ее подпирал толстый фолиант. Из окна рядом со спальней был виден кабинет, заставленный стеллажами с книгами. Такие же стеллажи были в столовой и даже в туалете. Они упирались в потолок и, казалось, держат на себе дом.
В столовой высилась до потолка батарея бутылок с этикетками разных сортов виски. Среди них видны были бутылки и с русской водкой. Хемингуэй был любителем крепких напитков.
Солнце палило нещадно, высвечивая в окнах то афишу испанской корриды, то голову буйвола или антилопы: охотничьи трофеи писателя. А на полу кабинета горела под солнцем огромная шкура льва, в которой окаменели разъяренные львиные глаза.
Карлос показал на старинные бронзовые канделябры на стенах столовой и сказал:
— Обедал он поздно. Но электричества не включал. В канделябрах виднелись оплывшие свечи.
Японцы столпились возле бассейна. Их внимание привлекли могилки собак. Хемингуэй хоронил своих четвероногих друзей здесь, возле бассейна. Почему, Карлос объяснить не мог.
Капитан остановился возле японцев, разговаривая с ними по-английски. А мы с врачом поднялись на башню, которую посреди усадьбы выстроила Хемингуэю жена, чтобы он мог работать вдали от посторонних шумов и назойливых журналистов.
Но в башне Хемингуэй не работал. Здесь стоял телескоп. Как объяснил Карлос, писатель любил разглядывать звездное небо. А когда по вечерам поднимался в башню с женой, они любовались отсюда огнями Гаваны.
И еще мы увидели в башне стеллаж, на котором стояли огромного размера сапоги и шнурованные ботинки. В них, как сказал наш гид, Хемингуэй прошел все свои войны. Рядом с этим стеллажом стояли составленные в козлы охотничьи ружья. С ними Хемингуэй охотился в Африке.
Спустившись вниз и выйдя из башни, мы присели отдохнуть на стоявшей невдалеке скамейке. Карлос закурил и сказал:
— Посмотрите еще что-нибудь. А я пойду к машине. Буду ждать вас там.
Когда он ушел, наш врач тяжело вздохнул:
— Перевернул мне душу этот дом. Я читал все произведения Хемингуэя, которые были изданы на русском языке. Помните, как у нас увлекались им? Во всех интеллигентных домах висели его портреты. Седая борода, грубый свитер, добрый и умный взгляд. А каким был интернационалистом! Мятежный генерал Франко с помощью Гитлера и Муссолини громит Испанскую республику, Хемингуэй там, на стороне республиканцев. В 1944-м американцы, открыв второй фронт, высаживаются во Франции, Хемингуэй с ними и одним из первых входит в освобожденный от немцев свой любимый Париж. Ненавидел фашистов всех мастей: немецких, итальянских, американских. Вот кому я мечтал пожать руку. Только поздно попали мы в этот дом...
— Владимир Николаевич, — сказал я. — Хоть и поздно, но попали!
— Да. Для меня это настоящее счастье, — ответил врач. — В спальне на стеллаже я заметил изданный на разных языках мой любимый роман «Прощай, оружие!». Я перечитывал его много раз. Помните финал романа, где возлюбленная героя книги Кэтрин умирает от родов? Читая это, я вспоминал историю, которая произошла с жившим у нас во дворе одним парнем. Я знаю, вы были в Одессе во время фашистской оккупации. Были в гетто. Вам это будет интересно.
Так, на далекой Кубе, в доме великого американского писателя Эрнеста Хемингуэя я услышал потрясший меня рассказ.
...Жил до войны в Одессе, на улице Канатной, в доме номер 73, в котором родился и вырос наш судовой врач, сын дворничихи Андрей Чернов. Отца у него не было, и когда мать болела, Андрей подметал за нее двор, зимой скалывал во дворе лед, не чураясь никакой грязной работы.
В школе с первого класса училась с ним жившая в том же дворе еврейская девочка Лена Гринштейн. Она помогала Андрею делать уроки, летом вместе ходили купаться на «Ланжерон», и в классе их дразнили «жених и невеста». Когда началась война, им было по 16 лет. По ночам они вместе дежурили на крыше дома, на случай попадания в него зажигательных бомб. И однажды, во время ночной бомбардировки, потушили такую бомбу. А когда в августе 1941 года в Одессе было объявлено осадное положение, и город начал готовиться к уличным боям, помогали его жителям строить баррикады. Эвакуироваться Лена с матерью не успели, остались в оккупации.
Когда евреев начали угонять в гетто, мать Лены постучала ночью к Андрею и стала умолять спасти Лену. Андрей сказал:
— Я уже все обдумал. На Канатной останется моя мама. Я с ней договорился. А мы с Леной поселимся на Ближних Мельницах у моей тетки. У нее там свой дом. Не бойтесь, я Лене ничего плохого не сделаю. Даю слово, что спасу ее!
Тетка Андрея жила на Ближних Мельницах рядом с кладбищем. Андрей оборудовал на кладбище в заброшенном склепе укрытие и днем прятал там Лену. А с наступлением темноты приводил в дом.
Тетку Андрея звали Ефросинья Ивановна. У ворот кладбища она торговала искусственными цветами, которые сама делала. Но теперь по вечерам в изготовлении цветов ей помогали Андрей и Лена.
Так и жили они больше года, пока кто-то не донес в румынскую жандармерию, что Ефросинья Ивановна прячет еврейку.
В дом нагрянули жандармы. К счастью, это было днем, когда Лена пряталась в кладбищенском склепе. Румыны ее не нашли, но Андрея забрали...
Держали несколько дней. Избивали, допытывались... Но Андрей Лену не выдал.
Не добившись от него признаний, его отпустили. Но Лене теперь пришлось ночевать в кладбищенском склепе.
Молодые люди любили друг друга и дали клятву, когда кончится война — пожениться. Лена забеременела. Рожать должна была весной 1944 года.
Советские войска уже приближались к Одессе, и немецкое командование, не доверяя своим румынским союзникам, взяло оборону Одессы в свои руки. Город был полон немецких войск. На время родов Андрей привел Лену в теткин дом. Другого выхода у него не было.
Роды были тяжелыми. Лена кричала, как Кэтрин при родах в романе Хемингуэя «Прощай, оружие!». Кричала так, что привлекла внимание проходивших мимо дома немецких солдат. Те начали стучать в ворота, пытаясь выяснить, что происходит в доме. Прикладами винтовок они могли выбить ворота, и не открыть им было нельзя. Андрей впустил их и объяснил:
— Жена рожает.
Зайдя в дом и увидев роженицу, солдаты, потоптавшись, собрались уходить. Немцам, готовившимся к отпору наступавших на Одессу советских войск, было уже не до евреев. Но, увидев немецких солдат, Лена решила, что пришли за ней. Она дико закричала и... умерла.
Похоронил Андрей Лену ночью, рядом со склепом, где прятал ее несколько лет. А ребенка стала нянчить Ефросинья Ивановна. Она же и подсказала Андрею, что девочку нужно назвать в честь покойной матери...
10 апреля 1944 года Одесса была освобождена. А вскоре призвали в армию всех, кто достиг призывного возраста. Призван был и Андрей.
После окончания войны он вернулся в Одессу. И, когда пришел на Ближние Мельницы и вошел во двор теткиного дома, увидел игравшую во дворе свою дочь...
Вот такую историю услыхал я на Кубе, в усадьбе Эрнеста Хэмингуэя. И если бы ее услышал Хемингуэй, то, думаю, написал бы еще один прекрасный роман.
А сколько таких историй таит в себе та страшная, незабываемая война...
Аркадий Хасин