Штормовой обед

В прошлом году во Всемирном клубе одесситов была презентация моей книги «Немецкий дневник», вышедшей в одесском издательстве «Оптимум». В книге я писал о судьбах советских моряков, оказавшихся 22 июня 1941 года, в день нападения фашистской Германии на Советский Союз, в немецких портах и отправленных нацистами в концлагеря.

После презентации ко мне подошла корреспондент одной из одесских газет и задала неожиданный вопрос:

И вот — я написал...

ПО ШТАТНОМУ РАСПИСАНИЮ на судах советского торгового флота полагалось иметь повара и пекаря. Но в начале шестидесятых годов прошлого века флот Черноморского пароходства так быстро рос, что людей этих профессий не хватало. И суда уходили в рейсы с одним поваром, который не только готовил обеды, но и пёк хлеб.

Так было на теплоходе «Большевик Суханов», на котором в 1967 году я плавал совсем молодым еще старшим механиком. Экипаж был дружный, была у нас даже футбольная команда. Тренировались на балластных переходах в пустых трюмах. А в заграничных портах играли с портовыми командами, собирая на эти матчи немало болельщиков. А вот с поварами не везло. То попадался неумеха, у которого суп был похож на столярный клей, а котлеты такого черного цвета, словно жарили их не на сковороде, а в топке пароходного котла. А то пьяница, варивший по ночам брагу и целый день ходивший под хмельком. Бывало, напившись, вообще не появлялся на камбузе, и обед приходилось готовить кому-нибудь из матросов.

Как я уже сказал, был 1967 год. Снялись мы из Одессы на Индию в первых числах июня. А когда подошли к Суэцкому каналу, между Израилем и Египтом началась война.

Война эта получила название «шестидневной», потому что длилась всего шесть дней. И все это время мы стояли на рейде Порт-Саида, слушая вой проносившихся над мачтами израильских самолетов и гремевшие где-то за городом взрывы бомб.

Порт-Саид израильтяне не бомбили. На рейде под флагами разных стран в ожидании проводки по каналу стояли десятки судов. Но о том, чтобы пройти канал, не могло быть уже и речи...

Повариха была у нас новая. Пришла перед самым отходом. Звали ее Ангелина Ивановна Стрельникова. Лет ей было под пятьдесят. Высокая, полная, лицо доброе. И когда я заглядывал на камбуз, проверить, как работает электрическая плита или хлебопечь, величественная фигура поварихи в белой куртке и поварском колпаке вселяла уверенность, что с питанием все будет в порядке.

Так и оказалось. Борща, который готовила Ангелина Ивановна, ребята съедали по две тарелки. На второе готовила не отдававшие гарью котлеты, а аппетитный гуляш или жаркое с черносливом. А к вечернему чаю пекла пирожки. Не жизнь — праздник!

Но вот — война...

Все стоявшие рядом с нами иностранные суда стали уходить в Средиземное море, чтобы окружным путем, минуя Суэцкий канал, добираться до нужных портов. А мы стояли в неведении, куда следовать дальше. Хотя капитан каждый день запрашивал пароходство, но получал один и тот же ответ: «Ждите».

КАК-ТО ВЕЧЕРОМ я поднялся на шлюпочную палубу. Оттуда хорошо был виден Порт-Саид, приходивший в себя после «шестидневной войны». Светомаскировку отменили, но город был освещен слабо. На рейде остались стоять только мы и несколько египетских военных кораблей. На них не горели даже якорные огни.

На шлюпочную палубу поднялась и Ангелина Ивановна. Пришла подышать свежим воздухом. Но, почувствовав запах гари, сказала:

— Так в сорок первом после бомбежек пахли улицы Одессы.

— Вы помните?

— Еще бы! Мне было тогда двадцать лет. Я только закончила пищевой техникум и пришла работать в порт технологом на фабрику-кухню. Моя смена пришлась на 22 июня 1941 года. Утром пришли на работу, но о войне никто еще не знал. Хотя немцы бомбили уже Киев и Севастополь. По радио передавали сводки о социалистическом соревновании шахтеров. И лишь в 11 часов выступил Молотов и сообщил, что началась война.

И еще помню, как в 1939 году, после подписания в Кремле договора о дружбе с гитлеровской Германией, в Одессе на углу Садовой и Петра Великого (сейчас Дворянская) открылось германское консульство и над ним был поднят фашистский флаг. Каждый день на Садовой собирались люди, с недоумением разглядывая развевающийся на ветру этот флаг. Ведь долгие годы нам твердили: «Фашизм — величайшее зло!». И вдруг — это полотнище!

Постояв еще немного, Ангелина Ивановна вздохнула:

— Пойду. Мне рано вставать.

Она ушла. А я тоже вспомнил, как с мальчишками из нашего двора мчался на Садовую не только смотреть на неожиданно взмывший над городом фашистский флаг, но и ждать, пока из консульства выйдет какой-нибудь «живой фашист».

До этого мы видели их только в кино. В картине «Профессор Мамлок», в которой рассказывалось о преследованиях в гитлеровской Германии евреев. И в картине «Болотные солдаты» — о нацистских концлагерях. А еще знали их по кадрам кинохроники, которые снимал в сражавшейся с фашистами Испании наш земляк, одессит Роман Кармен, ставший впоследствии выдающимся кинопублицистом. Он снимал эти кадры в Мадриде и Барселоне, где после налетов фашистских самолетов люди разбирали развалы разрушенных бомбами домов, извлекая из-под камней раненых и убитых. И страшно было смотреть, как рыдали над окровавленными трупами детей их несчастные матери...

На следующий день после разговора с Ангелиной Ивановной из пароходства пришла радиограмма — следовать в порт назначения вокруг Африки. А это означало — через Атлантический и Индийский океаны...

ПОСЛЕ ТОГО, как в Порт-Саиде я поговорил с Ангелиной Ивановной, я понял — судьба ее не из легких. Да и вообще женщины шли в море не от хорошей жизни. Но разговорить нашу повариху, узнать о ней побольше не представлялось возможности. В шесть утра она уже гремела на камбузе кастрюлями, рубила на колоде принесенное из морозильной камеры мясо, месила тесто, сажала в печь хлеб. К 12 дня у нее должен был быть готов обед. К 5 вечера — ужин. А потом, подоткнув подол юбки, босая, тянула за собой тяжелый шланг, окатывая камбуз.

Даже по вечерам, когда в столовой команды крутили кино, Ангелины Ивановны среди зрителей не было. Уйдя с камбуза, она принимала душ и ложилась спать, чтобы с рассветом начать новый рабочий день...

Пока шли Атлантикой, погода нас баловала. Заштилевший океан блестел, как стекло. Только когда из воды взлетали стаи летучих рыб, по поверхности океана пробегала легкая рябь.

Но чем ближе подходили к южной оконечности Африки, тем сильнее менялся океан. Ветер, разведя волну, нес на судно водяную пыль. Палуба, мачты, надстройка — все блестело, как от дождя. И все больше начинало качать.

Настоящий шторм разыгрался в районе Кейптауна. Мы проходили его днем. Но из-за нависавших над мачтами туч день был похож на глухую ночь, в которой белели лишь гребни волн. С грохотом вкатываясь на палубу, волны доставали брызгами мостик, пенились у комингсов трюмов и, перекатываясь от борта к борту, низвергались обратно в море.

На обед никто не рассчитывал. При прежних поварах в такую погоду питались всухомятку. Каково же было наше удивление, когда в 12 часов дня, заглянув в кают-компанию, мы увидели там Ангелину Ивановну. Наш буфетчик, молодой парнишка Коля, укачался и не выходил из каюты. И Ангелина Ивановна вместо него накрыла столы. Постелив мокрые скатерти, чтобы на них держалась посуда, она стояла у буфетной стойки, придерживая тяжелую кастрюлю, и каждый, кто подходил к ней с тарелкой, получал порцию горячего борща. А на второе были отбивные с жареной картошкой. Не было только компота.

— Я его сварила, — оправдывалась Ангелина Ивановна. — Но, когда снимала с плиты, так качнуло, что кастрюля с компотом оказалась на палубе.

— Ничего, — успокоил ее капитан. — Дня штормового обеда и так сойдет!

Трое суток, преодолевая неистовый шторм, огибали мы южную оконечность Африки. Но обеды и ужины были регулярно.

Шторм утих, когда повернули в Индийский океан. И снова — яркая синева океана слепила глаза. А по ночам над мачтами сиял Южный Крест...

ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ до прихода в Индию, в Калькутту, я заглянул на камбуз. Ангелина Ивановна сидела на перевернутом ведре и чистила картошку. Лицо ее было заплаканным.

— Что с вами? Кто вас обидел?

Подойдя ближе, я увидел на запорошенном мукой столе, на котором Ангелина Ивановна месила тесто, радиограмму: «Умерла Рая. Оля».

Утерев слезы, Ангелина Ивановна встала, забрала со стола радиограмму и вдруг сказала:

— Зайдите вечером. Помянуть мою Райку нечем, так я вам хоть о ней расскажу.

У каждого человека бывает состояние, когда хочется «излить душу». Такое состояние было в тот вечер у Ангелины Ивановны, когда я зашел к ней в каюту. Хотя мы давно ушли из Одессы и запасы сухого вина, которое полагалось морякам по стакану в день при плавании в тропиках, не рассчитанные на долгий рейс, были израсходованы, но, войдя к Ангелине Ивановне, я увидел на покрытом белой скатеркой столе раздобытую ею у кого-то бутылку «тропического» и незамысловатую закуску.

И вот что узнал в тот вечер.

Мать Ангелины Ивановны умерла, когда девочке было семь лет. Отец снова женился. Но мачеха невзлюбила падчерицу. Отец пропадал на работе и не занимался дочерью. В родном доме жилось несладко. И когда у Ангелины Ивановны появилась подруга — одноклассница Рая Райзман, она стала больше бывать у нее, чем дома.

Рая росла без отца. Мать ее была преподавателем музыки, и их дом, наполнявшийся по вечерам звуками пианино, на котором под руководством матери играла Рая и где Ангелину всегда старались приласкать и накормить, стал для нее родным.

В 1937 году отца Ангелины Ивановны арестовали. Мачеха стала относиться к ней еще хуже, и мать Раи предложила ей жить у них. Так Рая стала для Ангелины Ивановны настоящей сестрой.

После окончания школы Рая поступила в музыкальное училище, а Ангелина Ивановна — в пищевой техникум. Готовить любила с детства и по окончании техникума с удовольствием стала работать на фабрике-кухне в порту. Рядом было море, пароходы, и это тоже было интересно и увлекательно! В порту она познакомилась со своей первой любовью, механиком парохода «Декабрист». Дело шло к свадьбе. Но — началась война...

А потом — пришли оккупанты.

И снова Ангелина Ивановна увидела фашистские флаги. И хотя Одесса была отдана Гитлером во власть румынам и румынских флагов в городе хватало, но везде можно было видеть и немецкие — со свастикой.

Видела Ангелина Ивановна на улицах родного города и виселицы с повешенными, и расстрелянного оккупантами прямо во дворе их дома старого коммуниста Козлова, и толпы угоняемых в гетто евреев. Ушли в своих стареньких пальто на Слободку, в гетто, и Рая с матерью.

До того, как евреев со Слободки стали вывозить в организованные оккупантами в Одесской области концлагеря — в Доманёвку, Богдановку, Акмечетку, Карловку, — в гетто разрешен был базар. Торговали на этом базаре жители Слободки, продавая несчастным людям за оккупационные марки или выменивая на вещи всякую снедь.

Стала приходить на этот базар и Ангелина Ивановна. Только не торговать. Зима стояла морозная. Снегу выпало много. И Ангелина Ивановна, установив на саночки укутанную тряпьем кастрюлю с борщом или супом, везла ее через весь город на Слободку, в гетто, чтобы не дать умереть с голоду Рае и ее матери. Но так продолжалось недолго. С первым зимним этапом Раю с матерью угнали то ли в Доманёвку, то ли в Богдановку, и больше Ангелина Ивановна их не видела.

А выживала в оккупации так. Сначала ходила на «Привоз» менять на продукты оставшиеся в квартире Райзманов вещи. В Одессу из ближайших сел приезжали на подводах крестьяне. Привозили картошку, муку, сало, и все это можно было выменять на юбку, кофту или свитер.

А потом устроилась посудомойкой в кафе-шантан «Северный», который открыл в Театральном переулке (сегодня переулок Чайковского) приехавший из Бухареста знаменитый певец Петр Лещенко.

Так и жила Ангелина Ивановна до освобождения Одессы. Освободили город от фашистских оккупантов 10 апреля 1944 года. А через несколько дней она увидела Раю. Оборванную, босую, но — живую. Рая с матерью были в Доманёвском концлагере. Мать умерла, а Рая выжила.

Но через несколько дней после возвращения Раи Ангелину Ивановну арестовали. Ее обвинили в сотрудничестве с оккупантами. Арестовали поваров, официанток, даже сторожа, всех, кто работал в кафешантане «Северный», где пел Петр Лещенко.

ПОЛУЧИЛА Ангелина Ивановна за свое «сотрудничество» 10 лет. Отбывала их на Колыме. В Одессу вернулась в 1954 году. Но на работу по специальности, как бывшая заключенная по политическому делу, устроиться не могла. С трудом устроилась уборщицей в школу. А жила с Раей, которая, как и ее мать, стала преподавателем музыки.

И лишь в 1956 году, после знаменитого доклада Н. Хрущева на XX съезде КПСС о злодеяниях Сталина, когда из колымских лагерей начали выпускать всех политических заключенных, получила Ангелина Ивановна справку о полной реабилитации и устроилась поваром в столовую судоремонтного завода. Замуж ни она, ни Рая так и не вышли. Работая в заводской столовой, где из кухонного окна было видно море, Ангелина Ивановна решила устроиться на какой-нибудь пароход. Черноморскому пароходству повара были нужны. Документы у нее приняли. И вскоре она ушла в свой первый рейс.

Вот такую историю узнал я на подходе к Индии от нашей поварихи Ангелины Ивановны Стрельниковой...

И вот — Калькутта! Огромный, густонаселенный, в яркой тропической зелени город. Но стоит выйти за ворота порта, как за вами потянется толпа нищих. Старики с выеденными трахомой глазами, женщины с голыми детьми на руках, калеки. И все, выставляя напоказ свое уродство и язвы, будут умолять дать одну рупию.

И вот там, в Калькутте, первый раз за весь рейс Ангелина Ивановна не накормила экипаж обедом. Случилось это на следующий день после прихода в Калькутту. Пришли в кают-компанию на обед, а на столах пусто.

— Что случилось? — спросил капитан у буфетчика. — Вроде не качает, у причала стоим. А обеда нет, как в хороший шторм!

— Ангелина Ивановна обед каким-то монашкам отдала. А вам яичницу жарит.

И тут в кают-компанию вошла взволнованная повариха:

— Вы уж извините меня. Пришли две монашки из сиротского приюта. Говорят, у них дети голодные. Они всегда на советских судах что-нибудь для детей просят. А у меня обед готов. Борщ, жаркое. Они с тачкой были и с кастрюлями. Ну я им все и погрузила. Боцман мне помогал. А вас сейчас яичницей накормлю. Уж вы извините. А на ужин все будет, как следует.

Мы растерянно молчали. Только капитан сердито сказал:

— Был бы другой повар, я бы ему выговор вкатал.

И вдруг засмеялся:

— Ладно, давайте яичницу!

Вот такой была повариха теплохода «Большевик Суханов» Ангелина Ивановна Стрельникова!

Аркадий Хасин