|
|
   |
«Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война...».
Мотив и слова этой песни запомнились на всю жизнь. Шли годы, десятилетия, но вспышки памяти рисуют картины тех дней. А ведь мне тогда едва исполнилось шесть лет.
Мы жили в переулке Тельмана, что на Французском бульваре. Рядом была школа слепых. Застыла в памяти картина. Мы играем возле дома на мостовой, и вдруг я вижу, что со стороны бульвара в переулок входит военный. Он кажется огромным. Его делает таким шинель длиной почти до земли. Узнаю — это мой брат Гриша. Приехал в отпуск. Радость семейной встречи длилась недолго. Началась война. Григорий Кузнецов, офицер, политрук, срочно отбыл на место службы. Это была наша последняя встреча. В свой день рождения, 15 января 1942 года, он погиб в бою под Москвой. Похоронен в братской могиле.
Так же четко помню, как папа схватил меня на руки, и мы все побежали прятаться от бомбежки в подвалы винзавода.
Следующий кадр воспоминаний. Мы едем на арбе, запряженной одной лошадью. Темнеет. Небо в звездах. Такого в городе не было видно. Рассматриваю. Не спится. Вдруг вижу — звезды начали двигаться. Как интересно. Но почему плачет мама? Скоро и нам, детям, стало ясно. Со стороны города послышались взрывы. Немецкие самолеты бомбили Одессу.
Уже из рассказов взрослых я узнала, как мы попали на арбу. До конца августа 1941 года наша семья оставалась в Одессе. Не верили, что война продлится долго. Когда же фашисты подступили слишком близко, не было возможности выехать из города никаким регулярным транспортом. Пришел на помощь знакомый директор совхоза. На арбе, вместе с его семьей, мы отправились в Харьков. Мы — это мама Варвара Панкратьевна, бабушка Олимпиада Васильевна, моя старшая сестра Раиса и я, как меня называл папа, Иришка или Ариштя.
Ранним утром следующего дня меня разбудили странные звуки. Вокруг нашей арбы стояли незнакомые рыдающие женщины. В руках они держали посуду с горячей картошкой, блинами, пирожками. Так беженцев на всем пути встречали жители окрестных сел.
Дальше помню огромный сад. Здесь арба остановилась на отдых. Мы идем по саду, а мама периодически зовет: «Гришааа!» Как будто забыла — папа ведь остался в Одессе. Она так хотела показать, что мы в саду не одни, с нами мужчина. Откуда это волнение? Оказалось, наш путь лежал через село, жителями которого были немцы. Справедливости ради вспомню: они дали нам молока.
Путешествие на арбе длилось месяц. Бедняга лошадь, выполнив свой долг, скончалась.
В Харькове жила родная сестра моей бабушки Ады Мария и ее дочь Ольга с мужем, известным профессором харьковского университета, доктором наук, геологом Константином Савич-Заблоцким. Они предоставили нам квартиру на улице Чернышевского. Еще до моего рождения наша семья жила в Харькове, в Ахтырке, в Валках. Папины друзья вскоре нашли нас и предложили эвакуироваться. Но в это время восьмидесятилетняя бабушка тяжело заболела. Мама не захотела ехать без нее. Так мы оказались в оккупации.
Первый кадр после прихода немцев. Я и еще пару таких же дурашек начинаем борьбу с оккупантами. Сейчас мне, взрослому человеку, не понять детское бесстрашие. На месте разбомбленных зданий мы собирали разбитые стекла и вставляли их между камнями булыжной мостовой, поперек дороги. Так, по нашему замыслу, можно было повредить машины фашистов. При этом мы пели: «В бой за Родину, в бой за Сталина, боевая честь нам дорога...». Дальше слов мы не знали. Откуда узнали эти, тоже непонятно. Однажды за нами погнался немец. Он был толстый, то ли в трусах, то ли, по-теперешнему, в шортах. В руках у него было что-то грозное. Мы разбежались, как шустрые мыши. Больше заграждений из стекла мы не строили. Нашлось другое развлечение. Кто-то где-то нашел снаряды. Они были заряжены чем-то похожим на церковные свечи. Мы шли на кладбище ставили эти «свечи» на могилы и зажигали их. Они горели, потрескивая. В нашей компании старшему было восемь лет.
Смотрю кино воспоминаний дальше. Первый Новый год в оккупации. Хочется елку. Кто-то сказал, что по окончании праздника немцы выбросят елки. Решили дождаться. Часов у нас, естественно, не было. Пока немцы праздновали, мы смотрели салют «свечей» на кладбище. Немцы действительно выбросили елки. Сама, «от горшка два вершка», я притащила домой большую елку. Я понятия не имела, в котором часу вернулась домой. Странное дело. Меня не ругали, а наоборот, обнимали, целовали... Позднее все выяснилось. Мама искала меня на всех улицах. Начали думать о самом страшном. Похитили! Убили! Я не припомню, чтобы меня наказывали. Уроком для меня были искренние переживания родных. Это осталось на всю жизнь. Кажется, после случая с елками я поумнела и повзрослела. Ведь мне шел седьмой год.
Как жилось в период оккупации в Харькове? Страшно!
Перед тем немцы бомбили город жестоко. Мы жили в старинном шестиэтажном доме. Мне он казался волшебным замком. Во время бомбежки все бежали в подвал дома. В очередной раз мы сидели там, слушая вой сирены и гул самолетов, как вдруг на верхнем этаже лестницы что-то покатилось по ступеням. Все, как по команде, закрыли голову руками. Бомба! Потом смеялись долго и нервно. Оказалось, соседка с верхнего этажа решила прихватить с собой в подвал ценные вещи. Положила их на санки и пустила по ступеням.
Волноваться во время бомбежек жильцам этого дома было из-за чего. Вокруг нашего дома упало 12 бомб. Одна из них всего в трех метрах от черного хода угодила в дворовой флигель, разворотила его. Соседи говорили, что это благодаря мне бомбы летят мимо. Бог бережет. Я была единственным ребенком в доме.
Помню, разбомбили двухэтажный дом, прилегавший к нашему. Там жила очень красивая женщина, всегда ласковая с детьми. Она погибла, а рядом с ее телом стоял целехонький стеклянный шкаф с посудой.
Потом я лазила по «развалке». Споткнулась. В это время меня позвала мама. Мы шли записываться в школу. Туфель у меня не было. Носила галоши. По дороге почувствовала: что-то хлюпает в правой галоше. Посмотрели, а она полна крови. Это я поранилась на «развалке», так тогда называли разбомбленные дома. Шрам у меня остался, как память, на всю жизнь.
Да, немцы открывали школы. Я пришла в первый класс. Преподавали на украинском языке. Помню песенку, разученную в школе: «Сонэчко, сонэчко, выгляны в оконэчко! Будэмо мы гритысь, як малэньки диты». Учащимся давали раз в месяц паек — немножко растительного масла, сахар и кукурузный хлеб. Почему-то я очень недолго ходила на занятия. Наверно, по семейным обстоятельствам. Мы голодали. Очевидно, уже тогда во мне проснулось творческое начало. Любимым занятием для меня стало вслух мечтать о еде. При этом перечислялись названия всего съедобного, запомнившегося с довоенного времени. Сестра, чуть не плача от желания поесть, просила меня помолчать. Но я с детской вредностью продолжала. Бабушка отдавала нам все до крошки. За две недели до освобождения города она умерла от голода.
Чтобы прокормить нас, мама работала уборщицей. Сестра чистила картошку в столовой для немцев. Девушки, работавшие там, ухитрялись срезать шкурку потолще, с картошкой. Бабушка из этого делала оладьи. Однажды, когда сестра осталась дома, на кухне устроили проверку, обнаружили в очистках кусочки картошки и всех работавших в тот день девушек расстреляли.
В Харькове оккупанты расправлялись с жителями часто и жестоко. Наша родственница шла домой, опустив голову. Шагнув к парадному входу в дом, она наткнулась на... ноги повешенного на балконе соседа. Нервный срыв поразил ее на всю жизнь.
Однажды утром мама не смогла открыть дверь в коридор, что-то мешало снаружи. Там стояла довольно большая металлическая коробка. На помощь позвали соседку. А вдруг это бомба? На этот раз все закончилось более чем радостно. Это была большая банка с повидлом, явно для ребенка. Такую посильную помощь оказывали партизаны.
После того, как сестру спасла случайность, пришла другая беда. Ее должны были угнать в Германию. За ней пришел полицай из украинских пособников фашистам. Тыча штыком ей в спину, с угрозами он повел ее на сборный пункт. Там производили проверку здоровья. Мама вовремя вспомнила о знакомом враче, лечившем сестру до войны. Женщина-врач не побоялась взять на себя ответственность. Написала справку, что Раиса Кузнецова больна туберкулезом. Больных немцы не угоняли.
Когда шли бои за освобождение Харькова, возле нашего дома убили лошадь. Вокруг гремели выстрелы. Но мама с соседками подобрались к лежащей посреди дороги лошади и срезали с нее мясо. О том, что может убить шальная пуля, не думали. Главное — накормить семью.
В освобожденном Харькове нас нашли папины друзья. Мы узнали, что папа ушел из Одессы с последним батальоном, был ранен под Керчью. Он стал инвалидом на всю оставшуюся жизнь, не действовала левая рука. Его направили в Иркутск директором комбикормового завода. Он нас все годы искал, а теперь ждал.
Уезжали мы из Харькова тоже незабываемо. Отъезжающих была масса. На перроне в ожидании поезда мама сидела на тюке с вещами. Когда она встала, под ней оказался мешок с шелухой. Хорошо, документы были за пазухой.
Перед выездом послали папе в Иркутск телеграмму. Ехали в дальний город две недели. А телеграмма пришла в Иркутск в день нашего приезда. Папа, взволнованный нашим молчанием, уже садился в поезд — ехать за нами. Телеграмму получил его заместитель, помчался на вокзал, снял папу с поезда.
Шел 1943 год. Осуществлялись мои мечты. Я так наелась, что у меня вырос живот, и всю жизнь о тех временах напоминают колиты и гастриты. В школу я по возрасту пришла сразу в третий класс, и на первом уроке забыла, как пишется буква «Д». К нашей соседке вернулся с фронта сын. Без двух ног выше колена. Они с моей сестрой Раисой полюбили друг друга. У них родились три сына. Сергей иркутянин, Михаил и Андрей одесситы. Да, мы вернулись в Одессу. Пришли на старую квартиру в переулке Тельмана. Но там уже жил генерал. Соседи сохранили часть наших вещей.
Началась мирная жизнь.
Ирина Кузнецова