|
|
   |
Улица Ланжероновская, начинаясь от Городского сада, упирается в море. Внизу порт, пароходы, белые вспышки чаек. Но главное на этой улице — гордость Одессы: Оперный театр. Наверное, поэтому, когда в августе 1941 года город был объявлен находящимся на осадном положении, первую баррикаду начали строить здесь, возле театра.
Сначала разворотили мостовую. Это уже после войны Ланжероновскую залили асфальтом. А тогда она была булыжной, и вывороченные из мостовой булыжники складывали под стенами домов. Мы, мальчишки, поднимали эти тяжелые камни и примеривались, как будем бросать их в наступающих на город врагов. Сегодня это кажется смешным. Но тогда каждый из нас готовился драться с фашистами.
Баррикаду помогали строить всей улицей. В каждом доме шили мешки. В них насыпали песок и укладывали поперек мостовой. А песок привозили на подводах с опустевших одесских пляжей. Мешки по дворам собирали опять же мы, мальчишки. А командовала нами старуха Фатеева.
Раньше она жила с нами в одной коммунальной квартире. Сын ее работал в управлении порта. Помню, как-то ночью вся коммунальная квартира проснулась от шума в коридоре.
— Не смей выходить, — шепнула мне мать.
А утром, когда я умывался на кухне, одна из соседок сказала:
— Носились мы с нашим соседом. Порт, пароходы! А он вон кем оказался...
— Кем?
— Врагом народа!
Вскоре после этого старуху Фатееву переселили в подвал, а в ее комнату въехали новые жильцы. Окно подвальной комнаты Фатеевой выходило на улицу. На подоконник она поставила клетку с певчим щеглом. Присев на корточки перед этим окошком, я любил смотреть, как чистенькая, нарядная птичка прыгает с жердочки на жердочку. Но когда началась война, Фатеева открыла клетку и выпустила щегла на волю...
Она же первой из наших соседей пришла строить баррикаду. Вид у нее всегда был строгий. Высокая, худая, она даже в холодное время года ходила без головного платка, подставляя ветру седые волосы.
— Будете мешки по дворам собирать, — сразу приказала она нам, — а если хто из людей пить захочет, нате чайник.
— Подумаешь, командир нашелся, — буркнул мой друг Колька Звягин. Но чайник взял.
Не только мы, мальчишки, но даже взрослые не могли ее ослушаться. Она сразу стала признанным командиром. Она показывала всем, как лучше укладывать мешки, и сама насыпала в них песок ржавой лопатой. А когда перед баррикадой начали устанавливать противотанковые «ежи», сваренные из трамвайных рельсов, ворочала их наравне с мужчинами, командуя всеми, как армейский старшина.
Когда объявляли воздушную тревогу, строители баррикады разбегались по подворотням и оттуда следили за разрывами зенитных снарядов вокруг тяжело гудящих в небе фашистских бомбардировщиков. Но с каждым днем налеты фашистской авиации становились чаще, и как-то Фатеева сказала:
— Если так будем бегать, то управимся на турецкую пасху! — И вышла на улицу.
В порту слышались взрывы. Воздух сотрясался от судорожных залпов зениток. Но Фатеева схватила воткнутую в кучу песка лопату и, насыпая очередной мешок, крикнула: «Ну!».
Несколько пожилых мужчин, стоявших в подворотне, переглянулись, вышли на улицу и стали помогать старухе.
Даже вечерами, когда в небе вспыхивали лучи прожекторов, отыскивая фашистские самолеты, старуха Фатеева не уходила с баррикады. Она то подметала в кучу песок, то поправляла мешки, а то просто стояла возле баррикады и смотрела в сторону моря...
Когда баррикада была готова и осмотревший ее какой-то воинский начальник с двумя шпалами в петлицах, что по тем временам соответствовало званию майора, поблагодарил собравшихся у баррикады строивших ее людей, Колька Звягин сказал Фатеевой:
— Все, бабушка. Мы идем на Пересыпь. Там сразу десять баррикад строят. А вы оставайтесь здесь. За коменданта.
— Шо с тебя взять, — вздохнула старуха и отвернулась.
Ночью нас разбудил знакомый пронзительный свист. Бомбы рвались где-то рядом. На улице было светло: на Пересыпи горела нефтегавань, и воздух был пропитан противной едкой гарью. Угол баррикады был разворочен. Из разорванных мешков сыпался песок. Возле мешков хлопотала Фатеева. Увидев нас, закричала: «Шо вы стоите? Повылазило вам? Подсобите!».
К утру баррикада была восстановлена.
Когда взошло солнце, Фатеева посмотрела на небо и сказала: «Може, хоть сегодня будет тихо».
Фашистский самолет появился внезапно, вынырнув из-за купола театра. Застрочил пулемет. «Ховайтесь!» — закричала Фатеева и упала. С крыши соседнего дома ударили зенитки. Сбиваемые осколками снарядов, посыпались с деревьев листья, прикрывая неподвижное тело старухи, возле которого поблескивала лужица крови.
А мы, стоя в подворотне, не решались выйти на улицу, потому что самолет кружил над баррикадой, продолжал строчить пулемет. Когда он, наконец, улетел, мы подбежали к старухе. Она была мертва.
...Мостовая в этом месте давно залита асфальтом. Улица по-прежнему уходит в море. И мальчишкам, которые сегодня играют на Ланжероновской, нужно только не полениться, чтобы шагнуть с нее в прекрасный огромный мир.
Колька Звягин во время фашистской оккупации города был у прятавшихся в катакомбах партизан связным. А после войны закончил Высшую мореходку и стал капитаном.
Когда Одессу освободили, мы спустились с ним в подвал, где жила старуха Фатеева. Мебели в комнате не было. Во время оккупации соседи порубили ее на дрова. Но на подоконнике по-прежнему стояла пустая клетка. Дверца ее была открыта...
Аркадий Хасин