|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
@ Сергей: Вот страстей-то замутили, мама родная! Ну что ж, прекрасно, что диагноз оказался ложным и все живы, я надеюсь. А вам вообще не кажется ли, что Ева слишком поглотила нас? Мы ведь и думать больше ни о чем не можем, только и слышно (вернее видно): Ева, Ева, Ева, Ева…
Вот я прикола ради запостил сообщение о собственных похоронах, а мне кто-то хоть выразил соболезнование по поводу моей безвременной кончины?! Кто-то из вас хоть пролил слезу на ваши драгоценные гениальные рукописи?! Никто, я уверен в этом.
Скажите, а вы вообще уверены, что эта самая Ева существует? Что это не фантом, созданный нашим горячечным эротическим воображением? Честно говоря, мне давно уже кажется, что мы придумали Еву, для нас это некий образ-символ, прекрасное видение. А если бы его не существовало (тут некий алогизм, конечно же), то нам просто не о чем было бы говорить друг с другом. Шучу, конечно же.
Мой старинный друг поэт Игорь Павлов, который уже на самом деле в мире ином, всегда говорил, что поэты влюбляются не в женщин, а в женственность. У него была целая теория насчет Ewig — Weibliche, т.е. Вечно Женственного. Об этом, конечно же, писали и Гете, и Соловьев, но у Игоря была своя собственная теория. При этом у Игоря Ивановича было большое вместительное сердце, и в этом сердце обитало всегда не менее четырех женщин. А однажды, после серьезного сердечного приступа, произошедшего с ним по причине неумеренных возлияний, когда его привели в чувство врачи скорой помощи, друзья спросили его: «Игорь, тебе что-то нужно?»
Он открыл свои голубые чистые глаза и ответил: «Стопку водки!». Потом подумал и добавил: «И девочку!».
Но я отвлекся. Так вот: Ева многолика, она везде. Ева — это идея Евы. Мы лихорадочно ищем ее, но я встречал ее в совершенно неожиданных местах: не так давно, пару лет назад, был в Кракове, еще до всех этих долбаных карантинов, зашел в Художественный музей, по-польски Музеум Штуки, вроде бы. И увидел там картину «Последнее причастие». Так вот, там на постели, в обрамлении густых рыжих локонов лежала наша Ева, и пожилой ксендз подносил облатку к ее бескровным, но прекрасным губам.
Но после этого я встретил на одной из площадей Мадрида молодую танцовщицу, страстно танцевавшую фламенко под аккомпанемент нескольких гитаристов. Ее огненные локоны следовали за нею, как языки пламени. Мне тут на ум пришло цветаевское: «Посторонитесь, обожжете кудри! Не беспокойтесь, я сама — огонь!».
Так вот, когда танцовщица на мгновение задержалась возле меня, я увидел лицо Евы, полное жизни и сияющей радости, а мою душу прожгли темные Евины глаза!
В Италии я видел ее лицо на полотнах флорентийских мастеров, а однажды, когда я прогуливался как-то вечером по улочкам Венеции, ко мне подошла девушка в мини-юбке, ярко накрашенная, и предложила мне свою недорогую любовь. И хоть она в этот раз была блондинкой, у нее было лицо Евы, и этот чуть заметный шрам на левой щеке, и легкая хрипотца в голосе, всегда сводившая нас всех с ума…
Но если быть совсем честным с вами, други мои, то никто из вас, конечно же, не знает, что мы с Евкой были одноклассниками. В этой самой понтовой нашей 116-й школе с английским языком. И если б вы знали, как я обожал ее всегда издалека, не смея подойти к ней, и только блеял в ее присутствии что-то невразумительное, если она случайно оказывалась рядом…
Сколько фраеров тогда крутилось возле нее, если б вы видели. Но, по-моему, она их всех всерьез не воспринимала, они для нее были пацанами-недоумками. Никто не дотягивал до ее умственного уровня, она ведь в отличие от них книги читала…
Так вот, за все наши школьные годы чудесные я не сказал ей наедине и трех слов. Я был тогда таким застенчивым задротом-ботаном, но книги тоже читал. А на выпускном она сама подошла ко мне, понимаете САМА!!!
С этой своей челкой, с локонами, хмельная от шампанского, веселая, в чем-то невообразимо зеленом и блестящем.
— Слушай, Серый, — говорит, — я краем уха слышала, что ты стихи пишешь! Почитай мне что-нибудь, пожалуйста!
Разве мог я ей отказать? Блея и запинаясь, я читал ей рифмованную бредятину, которую к тому времени успел накропать. Какие-то розовые сопли про любовь…
А она вдруг говорит нежным хмельным голосом:
— Слушай, а давай смотаемся отсюда на море, они все мне так уже надоели!
Упрашивать меня, вы сами понимаете, не пришлось!
В общем, очутились мы с нею посреди ночи на пляже… Был конец мая, прохладно, и народу там совсем не было. Вода была холодная, но мы купались, потом мы целовались совершенно ужасно, так, как я больше ни с кем не целовался нигде и никогда. В перерывах между поцелуями мы читали стихи и слизывали соленые капли, текущие по лицам друг друга. А потом я стал мужчиной там, с нею, на пляже, и я безумно рад, что сделала меня им именно она. Как сейчас помню ее рыжие разметавшиеся кудри, впечатанные в песок и невозможно нежную кожу ее груди и шеи…А вкус ее губ сохранился на моих губах до сих пор…
И пусть не врет Арсений, что она стала его «хорошей девочкой» где-то там, в вонючем туалете…Что он вообще в этом понимает!!!
@ Михаил: Чуваки, мне в личку только что пришли стихи с непонятного профиля, на аватарке — принцесса Фиона, а ник — Царица Клеопатра. Вот они:
Да, Ева я, но где Адам?
Как е протяжное, я — Е-ева…
И крик рождается из чрева:
Где тот единственный, кто дан
мне Богом?! Может, он внутри
меня, как будто мой ребенок?
И катится слеза спросонок,
и говорит руке «Утри!».
Я — Ева! Где же тот, кто ждан?!
Все только в нас: любовь и счастье.
Нет над тобой любовной власти! —
твердит мне внутренний Адам.
@ Cергей: Други мои! Ахтунг, эттеншн, внимание! У меня шок…
Ева нашлась, она здесь, в Одессе! В этот раз мне не привиделось, и не курил я сегодня ничего такого… Я в последнее время вообще с косяками завязал и веду здоровый образ жизни.
Поехал я сегодня на велике покататься по Трассе здоровья. Благо, погодка была подходящая, солнечная, ну и накатался себе всласть.
Домой ехал по Успенской, и вы мне не поверите, где я ее увидел. Еду мимо женского монастыря, он там же, на Успенской. И вдруг вижу: оттуда на улицу выходят две молодые послушницы. Именно послушницы, а не монахини, ну не в монашеском облачении, а просто в темных длинных платьях и в таких же темных платках. Волос не видно, но лицо одной из них до боли знакомое!! Я притормозил, присмотрелся: Боже, да это ж наша Ева!!!
Я б узнал ее лицо, если б там была даже тысяча послушниц… Те же карие с искоркой глаза, только теперь какие-то печальные, тот же острый носик, тот же еле заметный тонкий шрам на левой щеке…
Я ей: «Ева, это ты?!». А она мне: «Я не Ева, я — Евгения!».
И удалилась, всем своим видом показывая, что дальнейший разговор не желателен… Нет, ну как вам это, а?!!!
Анна Стреминская