За минуту до славы

О славе Булат Окуджава заметил, что она не жена, а вдова. Если стремишься к ней, то пиши, поэт, как в последнюю минуту, с исповедальной искренностью. И на листе белоснежном — очертания твоих слов, словно следы на снегу. Потом их, конечно, затопчут. Но снова будет снег, и вновь следы.

Снежные видения в летнюю жару так заманчивы. И впечатление от новой книги стихов Игоря Потоцкого совпадает с ними. Собственно, о снеге как таковом там немного. Лишь однажды. И с сожалением, мол, долго его не было. Зато вдосталь первоснежия воображаемого, искреннего и искристого, когда звучно поскрипывает при ходьбе первозданная гладь, наполняя все вокруг жизнью.

Она была моей, все остальное вздор.
Есть страсти горизонт и страсти коридор.
И есть ее глаза, где неба синева,
И я произношу нежнейшие слова.
Все остальное — вздор! Она была моей.
Нам было хорошо, прогулки все длинней,
Накаты волн любви легко достигли звезд,
и мир закручен весь, и он совсем не прост.

Мне в этих стихах мешает строка, «и есть ее глаза, где неба синева». Хотя тут мог бы с собой и поспорить. Но если поэт написал, значит, так надо. При этом куда важнее, насколько отлично его «и мир закручен весь, и он совсем не прост» от хрестоматийных окуджавовских строк: «возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Да и вообще у Игоря Потоцкого о том, чтобы не взяться, а взять. И не о дружбе, о более глубинном. Он рвет ритм и ставит точку. А за ней мир, тот, что «совсем не прост». И от чего ограждает пограничное это слово «вздор», можно лишь догадаться. И еще догадаться о том, что лирическому герою предстоит. Эта тревожная неизвестность готовит свои испытания. Их важно пройти, сохранив «я». Иначе нет поэта, и, пожалуй, вообще человека.

Накативший с Запада индивидуализм в свое время лег у нас на почву чувственной поэзии. Не случайно литературный гурман Петр Вайль назвал книгу о поэтах «Стихи про меня». С ним перекликается проза культового ныне Евгения Гришковца «Следы на мне». Перечисление можно продолжить. Вот и сборник Игоря Потоцкого «Стихи для Люды» — о личном. Тут, конечно, нет камерности поэтических альбомов, модных в прошлом. Нет и казарменной открытости армейских газет, рубриками затерших до дыр деликатное слово «личное». Людмила — жена поэта. И творческая ее профессия — композитор — также предполагает индивидуальность.

Строки «про себя» оказываются и «про многих». И незаметно как-то берутся за руки. Автор «Стихов для Люды», как нередко бывает в поэзии, совмещает, казалось бы, несовместимое. Вот и герой одной его песенки хочет быть косолапым мишкой, который собирается стать между мальчишками генералом. И —

Всех пленных сразу отпустить,
но вкусным накормить обедом,
И всю страну оповестить,
что возвращается с победой.
Трофеи вовсе не нужны,
А важно, что без проволочек
Мы возвращаемся с войны
Во имя сыновей и дочек.
Труба пусть весело поет,
Что мы бежим назад вприпрыжку.
Бежим назад, за взводом взвод,
А первым косолапый мишка.

Пожалуй, тут важно слово «назад». Не случайно же поэт повторяет его. Это за командой «вперед!» — и знамена, и озлобленная радость боя, и подвиги, настоящие и придуманные. А вот в «Стихах для Люды» с военной командой ничего общего нет. Косолапому мишке не нужны завоевания. Ему чужды трофеи. Ему жаль пленных. И победа для него — это возвращение. Ради детей.

Сын фронтовика Игорь Потоцкий, конечно же, знает об ужасах войны минувшей. И понятно, что таким стихам легче было родиться в наше время, когда потомки нацистов и жертв Холокоста могут пройти, например, в Риге одной колонной, показывая примирение. Но у Игоря Потоцкого есть немало строк, рожденных и удивительной его интуицией. Вообще, для поэтического выражения она весьма верна. За примерами далеко ходить не нужно. Достаточно взять наугад строки из сборника. Скажем, эти:

«Я боюсь тебя словом задеть,

Задержать твой, поймав его и не отпуская...».

Говорят, поэтов нужно читать подряд. Из года в год. И уже потом возвращаться к тому, что считаешь нужным. Постоянно следить за тем, что пишет Игорь Потоцкий, мне не довелось. Но я помню стихи его в местной печати и центральных журналах. Публикаций было много. Складывалось ощущение, что автора печатают охотно. Может быть, еще и потому, что поначалу, не дойдя в своем стационарном студенчестве до диплома, он стал рабочим, а в советское время у пролетариата был как бы некий «проходной балл». Но стихи Игоря Потоцкого «проходили», потому что на самом деле были хороши. И дипломированным филологом он стал позже, на заочном отделении, без отрыва, как тогда говорили, от производства. А по сути — «от производства» стихов.

Как-то мне довелось редактировать книжку иронических стихов одного хорошего поэта. Там было немало забавного — автор прикладывал не к месту расхожие словесные конструкции, словно несуразную заплату на ткань, и достигал желаемого. Однако в литературе речь подчас превращается в клише, а «осовремененные» слова нередко утрачивают не только первоначальный, но и вообще смысл. Потому и интересен Игорь Потоцкий, что стремится к родниковой чистоте слов.

Перелистаю наши встречи,
что и близки, и далеки,
но все замечу и отмечу
И вовлеку в черновики.
Упьюсь своею страстью ранней
В одну из мимолетных встреч,
Когда из легких замираний
Вся состояла наша речь.

«Упьюсь своею страстью ранней», конечно же, с налетом иронии к лирическому герою, начитавшемуся поэтов прежнего времени с их переполняющей строфы патетикой. Что, однако, не мешало нередко искусно передавать тончайшие состояния души. Скажем, Афанасий Фет со своим безглагольным «шепот, робкое дыханье». Там, у Фета, та же «страсть ранняя». А у Потоцкого — воспоминания о ней, когда невозвратимое куда желанней.

Один известный поэт заметил как-то, что сначала писали сложно и плохо, потом — сложно и хорошо, а стремиться нужно к тому, что хорошо и просто. Но простота, что, как известно, хуже воровства, приобретает в поэзии особый смысл. Тут легко скатиться к пустому. Это так же опасно, как и кокетливая сложность. Однако многими своими стихами Игорю Потоцкому удается убедить, что поэтическое чувство — чувство вкуса. Скажем, строками о послевоенных калеках:

Их мимолетные улыбки
и старенькие плащ-накидки,
потрепанные пиджаки,
глаза, кричащие от боли,
когда им ночью снится поле
и гибель роты у реки.

При всей неопределенности поэтического обращения, о которой в свое время говорил Осип Мандельштам, у поэзии настоящей есть адресат. Этот чувствующий слово читатель может стать незримым собеседником. Ему и адресована новая книга Игоря Потоцкого.

Удачные иллюстрации к ней Николая Прокопенко носят некий элегический оттенок. Они связывают стихи современные с древнегреческими, в которых и черпал свои силы этот жанр задумчивой грусти. Сколько веков прошло. А все так же бел снег и все так же черны следы.

Аркадий Ромм