|
|
   |
…Что я сейчас вижу из своего окна?
Опять площадь Толбухина.
Опять машины
и маршрутки.
Опять маршрутки
и машины.
Опять трамваи…
Туда-сюда, сюда-туда…
А люди почти не заметны. Тем более с моего девятого этажа.
И так уже что-то почти двадцать лет.
Другое дело мой Книжный переулок!
За углом и Малая Арнаутская, и «Привоз»,
и моя 118-я школа.
За углом вся жизнь…
…Когда меня сейчас спрашивают: «Вы откуда?», я все равно, не задумываясь, отвечаю: «Я не просто из Одессы, я с Книжного переулка!!!»
А если начать издалека, так вообще мои родители жили где-то на Колонтаевской. Уже в самом начале войны отец погиб под Севастополем. Еще при обороне Одессы в наш дом попала бомба, а уже в оккупацию маме подыскали новое жилье — как раз бывшая еврейская квартира в Книжном переулке.
А было мне тогда где-то годика четыре. И войну, и ту Одессу помню как-то штрих-пунктирно. Если честно, теперь уже трудно различить, что я «про тогда» точно помню, а что уже понарассказывали вокруг.
Помню немецкие машины, пожары, развалки, повозки с лошадями. И форму немецкую, кажется, смутно тоже помню. Помню первых наших солдат на Малой Арнаутской в апреле 44-го. В кино сейчас показывают все иначе…
Рассказывают, что еще в ноябре 41-го мой дед на «Привозе» огрызнулся румынскому солдату, за что получил прикладом по голове. Деда сразу же парализовало, так он пролежал аж до 47-го года, пока не умер. Вот какую память о себе оставили нам те румыны…
Что еще помню?
Помню, напротив нашей квартиры, на входе с Комсомольской, в школе №2, находилось какое-то немецкое военное учреждение. Отсюда, чтобы поговорить с моим дедом на немецком, к нам часто заходил немецкий офицер — пожилой мужчина, все время с огромной служебной овчаркой. Дед мой был родом из Питера, прилично говорил на нескольких языках.
А в нашей квартире, в довольно просторном подвале, с марта 44-го прятались от угона в Германию четыре соседских парня. Собака этого немца запросто могла учуять прячущихся. Мама моя догадалась, что делать — слезно упросила немца приходить без той собаки. Мой маленький сын, то есть я, очень боится собак, даже начал заикаться… И немец приходил сам.
Хотя в итоге все это напрасно. В первые же месяцы после освобождения Одессы тех ребят забрали в армию, буквально сразу все погибли при Ясско-Кишиневской операции. Необученные, необстрелянные…
А немец тот оказался все-таки приличным немцем. Когда они эвакуировались, жестко предупредил нас — окна и двери закрыть, никому не открывать, по квартире не ходить, всем лечь на пол. Часто проезжающие немецкие солдаты беспорядочно стреляли по окнам. Потом соседи подтвердили, что и на Комсомольской, и на Успенской были раненые и убитые.
А румын мы запомнили на всю жизнь.
Румыны с нашими дворниками регулярно обходили все квартиры. Всегда после этого чего-то недосчитывались, всегда не упускали возможности поиздеваться, унизить или просто избить.
И главное.
Где-то летом 42-го, во время очередного обхода, румыны заметили на нашей входной двери мезузу. Никто из наших вообще не знал, что это такое и зачем. Откуда мы могли знать, что это традиционный еврейский символ? С огромным трудом попытались объяснить, что это не наше, что это осталось от евреев, которые здесь раньше жили. Евреев, которых убили еще в конце 41-го. Никто не хотел слушать, начали избивать маму… Не верили, а потом солдат со злостью сковырнул штыком эту штуку с дверей. Нам еще пришлось кое-что дать этим «проверяющим», чтобы про нас забыли насовсем…
Моя мама, человек верующий, сохранила эту мезузу. Мол, Бог — един, и вещь эта богоугодная.
Мезузу зашили в матрац, на котором я спал. Это место посчитали самым надежным.
А что такое мезуза?
Как я понимаю, вещь эта религиозная. Металлическая продолговатая плоская коробочка, внутри которой спрятан текст какой-то важной молитвы из Торы. Молитвы, что Бог и народ едины. Мезуза как бы охраняет твой дом, охраняет жизнь саму… Говоря по-нашему, это, считай, своеобразный оберег.
…После войны пошел в 118-ю школу — на Малую Арнаутскую, угол Преображенской. А время было голодное, холодное и бандитское. Хотя рядом и «Привоз», и вокруг воры с бандитами, наш многонациональный дом обходили стороной. Никогда у нас не было никаких проишествий. Все тихо-мирно, никого никогда не грабили, квартиры не обворовывали. А почему? В нашем доме, почти до конца 40-х годов, жил известный бандит, авторитет по прозвищу, кажется, Вовчик Ступенька. Я, конечно, помню его смутно. Тогда моя мама часто повторяла: «Увидишь, если он идет направо, ты иди налево…» Многие так и делали.
…Прошли годы. И, кажется, в 62-м в наше окно на Комсомольской постучали. Мужчина в военной форме извинился и попросил разрешения войти: «Здесь мы жили еще до войны, здесь была наша квартира.» Мужчина оказался подполковником, фронтовиком, военным летчиком, служившим тогда где-то в Подмосковье.
Он прошелся по комнатам, явно что-то высматривая глазами. Наконец-то, дошел до двери, что на выходе со стороны Книжного. Прикоснулся к дверному косяку, здесь еще оставался едва заметный след от сковырнутой когда-то мезузы. Мужчина замер, снял фуражку, стал на колено… Оказалось, что мезузу прикрепили еще в 23-м году, в день его рождения… И мезуза эта — вещь святая и бесценная для их семьи.
Мама моя, рискуя нашими жизнями, сберегла эту чужую святыню. Можете себе представить подполковника, боевого летчика, прошедшего войну, с глазами, полными слез?
Мы передали ему мезузу как память о его близких, как память о моей маме.
…Семьями мы дружили много лет.
Теперь летчик мой лежит на Таировском, чуть в стороне, справа от церкви. Это недалеко от могилы моей мамы. Не всегда, но на проводы я здесь. Здесь возле их последнего пристанища. Молча постою, прислушаюсь к самому себе. Спите спокойно…
Сына же его вообще помню плохо. Как-то не получилось близко общаться. А вот внук другое дело. По возрасту, примерно, как моя племянница. Может 77-го или 78-го года рождения. Еще где-то в середине 90-х они с матерью оказались в Израиле. Учился, служил, воевал. Как выяснилось потом — боевой офицер-вертолетчик. Так в году 2002-м или 2003-м случайно встретил его у нас… на Соборке (!) — «Черноморец» туда, «Черноморец» сюда… Попытался разговорить, что там и как. На что он даже растерялся: «Извините, мы люди военные. Нас как-то не принято расспрашивать…» Конечно, тяжело прикидываться кем-то другим. А со стороны смотришь — наш обычный одесский хлопчик…
Что еще?
Время от времени оттуда напоминают о себе. То с кем-то перекинут долларов сто «на карман», то лекарства какие, то позвонят, то что-то еще… А то фотографии с еще той нашей мезузой, прикрепленной к уже их дверям, уже на их земле.
Как бы на связи… Мол, живы…
Добро всегда возвращается, когда и кто бы его ни сделал.
…Вот так жизнь подстерегает на каждом углу.
Ты давно уже где-то, а все равно как бы бродишь вокруг моего Книжного переулка. Бродишь по тому Книжному и в оккупации, и между послевоенных развалок, и по дороге в мою 118-ю, и с сумками на «Привоз», и вот-вот постучишь в двери к маме с чемоданчиком после армии, и вот уже заносишь из роддома свою первую дочь…
Все прошло через Книжный.
И старишься тоже на его глазах.
И в Бога веришь, потому что он есть.
Михаил ПОЙЗНЕР