|
|
   |
«Одинок, без продолжателей
и преемников,
он прошел
по земле, как бог,
не оставив
за собою тени»
А. КУПРИН
Маменька Коленьку (Николая Васильевича Гоголя) очень любила. Ещё бы, молоденькая, четырнадцати лет, панночка была выдана замуж за малороссийского дворянина, вдвое старше, а тут, к её ужасу, рожает она одного за другим мёртвых мальчиков. Отчаянию не было конца, и стала она неистово молиться перед образом святого Николы, который находился у них в часовне, что в селе Сорочинцах, тех, что на границе двух губерний (Полтавской и Миргородской) на речке Псёл. Она была уверена, что святой Николай услышал её молитвы.
И вот 20 марта 1809 года родила она ещё мальчика, хиленького, болящего, но живого. Естественно, что нарекли младенца Николаем (в честь святого) с фамилией Яновский. Ой! Как уж маменька души не чаяла в этом орущем комочке!
Коленька рос очень подвижным ребёнком, шаловливым, но с какими-то особенностями. То бродит где-то, то спрячется так, что ищут долго, то... А уж как он любил шить и вышивать! И платьица сёстрам кроил и шил, и костюмы для домашнего театра отца Василия Яновского-Гоголя.
А как трепетно Коленька полюбил театр, которым увлекался его отец! Любовь к театру и понимание, что за волшебство этот театр, была, оказывается, у него в крови. Образование получал Коленька сначала домашнее, сами понимаете, никакое: маменька да дьячок — и всё. На гувернёров малороссийское дворянство не очень-то разорялось. И вот настало время, а настало оно после того, как нашёптывать стали барину, что паныч частенько подглядывает за купанием в речке девок. Да как тут не подглядывать! Ну, чисто, русалки, когда с венками в руках чинно заходят девки в воду гадать о девичьей своей судьбе на Ивана Купала. А какие истории рассказывает о проделках этих русалок старый пасечник Панько! Заслушаешься! Подумал отец и написал куда надо прошение о признании сына, Николая, дворянином Яновским-Гоголем из старинного польского рода. Так что думайте сами о превращениях дворянина из шляхетного польского рода, рождённого от малороссийской (то бишь украинской) панночки, в великого русского писателя Николая Васильевича Гоголя.
А пока бумаги готовились, отвезли Коленьку в Полтаву к частному учителю, а потом в Нежин, в гимназию, дабы ума набирался. Набирался ума он с трудом. И память великолепная, и сочинять берётся, и театр создал, да вот математика — ни в какие ворота, и языки ни к чёрту! Вот и оставались успехи по рисованию да по русской словесности.Малороссийский, то бишь украинский, тогда не преподавали. А относительно моральных качеств, так частенько розгами бивали будущего великого писателя для вразумления, уж больно шкодлив был! Насмешничать изволили... Одноклассники к нему относились посему по-разному. Будущие знаменитости Александр Данилевский и Николай Прокопович остались его друзьями на всю жизнь, а вот с Нестором Кукольником наш гений никогда и не сходился. Со товарищи был затеян рукописный журнал, где гимназист Гоголь много писал в стихах и, естественно, рисовал, оформляя эти рукописные журналы. Таким образом, первый опыт издательского дела был получен. Но тут случается неожиданное печальное событие, умирает отец, Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский. Это произошло, когда нашему гению было всего 16 лет, и он остаётся старшим мужчиной в роду, т.е. вся ответственность за сестёр, маменьку и 287 крепостных душ ложится на него. И он решает ехать в Петербург, в столицу, чтобы там строить свою карьеру, а надо отметить, что Коленька как-то с ранних лет ощущал свою особенность, своё предназначение... Хлопоты по дому и хозяйству взяла на себя маменька, и с тех пор они с любимым Коленькой находились в эпистолярном общении... Естественно, ни гаджетов, ни смартфонов тогда и быть не могло, так что никаких эсэмэсок, а письмами, нацарапанными гусиными перьями, почтой, на перекладных, со станционными смотрителями...
И слава Богу! Теперь-то и мы можем перечитать эти письма и представить, как же жилось начинающему писателю в промозглой северной столице! А жилось из рук вон... Первый стихотворный опыт был неудачен... Поэма, которую он написал под псевдонимом В. Алов, вызвала недоброжелательные отзывы, и Коленька собрал весь тираж и уничтожил его. Перфекционист, сказали бы мы теперь. Но очень уж нужно было одобрение начинающему писателю! Со стихотворством с этой минуты было покончено враз, однако мысль о сочинительстве пока не оставила его. Должность он нашёл где-то в канцелярии 3-го отделения самым младшим чиновником. Денег этих не хватало ни на что, вот и полетели маменьке душераздирающие письма... Коленька был франтом, модником и очень критически относился к своей внешности. Росточку был, прямо скажем, не очень статного, всего 160, и нос длинноват, и волосики как-то хохолком торчат... И стал он корректировать свою внешность. Как хорошо, что не было в то время пластической хирургии, а то появилось бы какое-нибудь ботоксное чудо, а не легко узнаваемый портрет великого русского писателя с усами и волосами на косой пробор до плеч. Однако к этому образу он не просто пришёл, он привёз его из поездки по Германии, как и манеру писать этническо-мистические повести. Всего-то месяц понадобился молодому человеку, чтобы набраться тамошней моды! Там, на Западе, это модно было.
Так и появляются его «Вечера на хуторе близ Диканьки». Правда, некоторые наброски уже появились и перед поездкой. Столичное общество в то время развлекалось, слушая чтение разных авторов, а молодой малоросс уж очень живо рассказывал, так, что и акцент его ему прощали. Как молодой талант, он попадает в кружок Жуковского, Плетнёва, знакомится с А. С. Пушкиным, он обрастает связями, которые помогают ему поступить на работу в университет, и свой литературный успех подкрепляет постоянной внутренней работой по самообразованию, да так, что подумывает о карьере учёного. И всё время пишет (сочиняет)! Поговаривают, что идею его бессмертной пьесы «Ревизор» он заимствовал у Александра Сергеевича, на что тот и сказал: «С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя». Царь Николай, по словам очевидцев, очень смеялся на спектакле, что помогло выхлопотать у него (несмотря на трудности с цензурой) стипендию для Николая Васильевича Гоголя, чтобы тот смог продолжить обучение живописи в Италии.
Ссылкой это было или милостью, решать нам, но в 1836 году Николай Васильевич уезжает на Запад и почти десять лет будет жить то в Париже, то в Германии, но самым любимым местом станет Рим. Он дышал римским воздухом, посещал галереи, встречался с русскими художниками, которые приезжали в Италию повысить образование, но самое главное — писал свой провидческий труд «Мёртвые души». Вот, что вспоминает сам Гоголь: «Когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мертвых душ» в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее, а наконец, сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!». Николай Васильевич не только писал этот труд, он и создал рисунок первой страницы.
Теперь там, на via Sistina в Риме, на доме, в котором проживал Гоголь, установлена, хлопотами писателя Боборыкина, мемориальная доска. Надпись по-итальянски гласит: «Великий русский писатель Николай Гоголь жил в этом доме с 1838 по 1842, где сочинял и писал свой шедевр». Доска эта уж очень похожа на ту, что находится у нас в Одессе, на доме номер 9 по улице Гоголя. Да, великий писатель ходил по улицам нашего города, вдыхал аромат набухших почек на сирени, уж очень тёплой выдалась зима 1850 года, наверное, специально для того, чтобы угодить писателю. «Слабая натура моя так уже устроилась, что чувствует жизненность только там, где тепло не натопленное. Следовало бы и теперь выехать хоть в Грецию: затем, признаюсь, и приехал в Одессу. Но такая одолела лень, так стало жалко разлучаться и на короткое время с православной Русью, что решился остаться здесь, надеясь на русский авось, т.е. авось-либо русская зима в Одессе будет сколько-нибудь милостивей московской» (из письма П. А. Плетневу от 2 декабря 1850 года).
Это был второй приезд в Одессу. Первый был не совсем удачным. Гоголь, маститый, известный писатель, властитель дум, искатель смысла жизни, из Палестины (сердца христианства), через Константинополь, возвращался морем в Россию, натурально, что через Одессу, но вспыхнула холера, и нашего гения закрыли на две недели в карантин. Ох, уж эти холерные одесские карантины! Естественно, что, пробыв после карантина только неделю, он покинул город...
Второй визит был длительнее и плодотворнее. По утрам Гоголь писал, трудился, стоя за конторкой, над вторым томом «Мёртвых душ». Он даже читал главы из второго тома своим друзьям. Круг общения был небольшой — семейство Репниных (они проживали на углу Херсонской и Торговой), князь Гагарин (в доме Гагариных на Ланжероновской) и Лёвушка Пушкин (он жил в доме, где сейчас стоит «Пассаж»). По этим маршрутам прохожие могли частенько встретить очень худого человека, странно одетого — в белую фетровую шляпу, из-под которой торчал длинный (почти птичий) нос, и какую-то накидку; который всегда ходил только по левой стороне и, встретив нищего, всегда подавал милостыню, а когда денег не было, извинялся перед нищими...
Его друзья выделили ему комнаты в своих жилищах, и он мог, когда было настроение, трудиться и у них. Всем в доме было приказано без шума проходить мимо дверей комнаты сочинителя. Умели раньше ценить свои таланты! Да и небо тоже, наверное, решило отогреть гения. Погода в том (1850-м) году стояла удивительно тёплой. В декабре на сирени набухли почки, а сиреневых кустов в тогдашней Одессе было немерено... И перед флигелем, где жил Николай Васильевич, и перед домом Кандыбы у Репниных, и в палисадничке дома Гагариных — везде сирень наполняла воздух весенними надеждами. «Зима здесь в этом году особенно благоприятна. Временами солнце глянет радостно, так по-южному. Так вдруг и напомнится кусочек Ниццы» (это из письма к А. Смирновой от 23 декабря 1850 г.).
Но в январе холода добираются и до Одессы, писателя одолевают хвори, и в марте он покидает наш город. Второй том «Мёртвых душ» почти написан. Когда друзья устраивают прощальный обед в ресторане «Оттона» (на углу Ришельевской и Ланжероновской), он обещает, что через год выйдет окончание «Мёртвых душ» (он, наверное, имел в виду и задуманный третий том) и, расставаясь, пообещал приехать и на следующую зиму: «Здесь я могу дышать. Осенью я поеду в Полтаву, а к зиме сюда... Не могу переносить северных морозов... весь замерзаю, и физически, и нравственно».
Как важно было, заметьте, Гоголю свободное дыхание! Всё написанное им — это ритм на ход ноги, это ритм естественного человеческого дыхания, даже когда он записывал уже выхоженное, он делал это стоя, как бы переводя дыхание для следующего сочинения... Он уехал (заметьте, в марте) в морозную явь Москвы, где его ожидал самый холодный год... И чтобы согреться (?!), он сожжёт тот самый второй том...
Горят ли рукописи?! Не знаю, но у меня всегда было ощущение, что где-то тут, рядом, в Одессе, должны сохраниться страницы черновиков, исписанных летящим почерком великого писателя. Представляете, с каким рвением я разворачивала «фунтики» старых семечниц (тёток, которые продавали семечки возле школ)! А вдруг! Мне так и не повезло, но, может, повезёт вам?! Ведь Николай Васильевич был великим затейником, мистиком, провидцем, насмешником!
Галина МАРКЕЛОВА