|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
Глава 9. Тайный сценарий Анюты
Водитель вынул руку из перчатки и стал сжимать и разжимать ее. Я не мог оторвать взгляд от его пухлых гибких пальцев. Он разминал их вразнобой, будто играл на контрабасе.
— Контрабасист! — выкрикнул я. — Вот так встреча! Теперь, значит, водителем. Эко тебя разнесло.
В душе заныло, в глазах помутнело, я вспомнил тот вечер и чуть снова не грохнулся в обморок. Черт бы побрал этот день рождения со всеми его сюрпризами.
Водитель потупил взор.
— Ну, водителем, и тево притепилфя? — ответил он.
Прелесть просто, он еще и шепелявит...
Вынужден оставить нас в этих не совсем удобных позах, но дальнейшее повествование не будет иметь смысла без событий того вечера.
В тот вечер мы с Сюзанной отмечали два года со дня нашей встречи на пляже.
Два года. Она предложила пойти на джаз. Я не очень любил джаз, и уже точно никогда не полюблю, но у нее так горели глаза, она хотела, даже требовала романтики, что я согласился, не вступая в дискуссию. Она надела свое красное платье с открытой спиной, она всегда мечтала надеть его куда-нибудь, каракулевые смольные волосы собрала в прекрасный пучок на затылке, и я снова влюбился в нее.
Наши места в первом ряду. Билеты, которые стоили сумасшедших денег, Анюта достала бесплатно, был у нее какой-то влиятельный друг в администрации. Нам принесли по бокалу шампанского.
Уже несколько минут спустя после начала концерта я стал чувствовать себя неуютно. То ли оттого, что — ну, не люблю я джаз! — впереди полтора нудных часа и мой бокал пуст, то ли оттого, что на мою Сюзи откровенно пялился маленький коренастый контрабасист. Он отвесил челюсть и угрюмо смотрел в нашу сторону, виртуозно бегая пальцами по струнам, и мне захотелось швырнуть ему в глаз пустым бокалом. А лучше — бочонком из-под виски. Под рукой не оказалось бочонка из-под виски. А бокал разбился бы и отвлек внимание зала от концерта. И я тоскливо пялился на челюсть контрабасиста.
Ладно он, но Сюзи! Я посмотрел на нее и застал вспышку улыбки. Ему! Она виновато зыркнула на меня, будто сама опустошила мой бокал с шампанским.
Настроение портилось. Но подумал: пусть себе улыбается. Она моя. Завидуй, Джеки Чан хренов.
В антракте она сказала, что идет в уборную. Я остался на месте. Ненавижу толкаться со всеми в буфете, покупать этот дурацкий коньяк и бутерброд с засохшей икрой. И все пахнут потом, дешевыми духами и оценивающе смотрят на твой галстук. Нудно.
Концерт уже давно должен был начаться, но антракт все продолжался и продолжался. И Сюзи все не было и не было. Даже если в туалет самая длинная очередь в мире, все уже давно были на своих местах и покашливали. Сюзи села на свое место, и в зале выключился свет, музыканты и тетя в блестках вышли на сцену. Я даже пошутил, спросив ее, не участвует ли она во второй части концерта.
Сюзи хихикала, поправляла выбившиеся смольные локоны и шептала чушь про порванные колготки. Мол, пришлось ей бежать аж в соседний супермаркет за новыми, а я поверил ей, как осел, и даже на секунду не задумался: какого черта нужны колготки без стрелок, если платье в пол?
Уже потом, через месяц, когда она ушла к нему, вернее, я сам сгреб в чемодан ее лифчики и баночки с кремом и выставил ее за дверь, — рухнул на диван и обстоятельно просмотрел в своей ослиной памяти тот вечер во всех подробностях. Я вспомнил, как во второй части концерта у контрабасиста блестели не только глаза, но и слюнявые губы, и что у Сюзи не было помады, только контуры, а у контрабасиста было помадное пятно на вороте рубашки. Я представлял с отвращением, как появилось там это пятно, и мне хотелось рыдать, как пятилетней девчонки.
Сюзи занимала много места своими баночками со всевозможными кремами, развешанными лифчиками на ручках двери и — платья, платья, платья. Концертные, коктейльные, летние, шерстяные. Комора опустела. Не знаю, сколько я так провалялся на диване. Я наверняка вставал в туалет и пожарить яичницу, выходил за сигаретами и хлебом, но запомнились мне последующие месяцы тем, что основное количество времени я лежал на диване, пялился в потолок и забил на сессию.
И вот однажды, ровно две недели назад, пришла пра и закурила все мое пространство. Пра включила шнур телефона в розетку и сказала:
— Любчик, даю тебе две недели на приведение себя в порядок, — она зазвучала так, будто мы виделись послед-ний раз вчера, а не накануне того злосчастного концерта. — А ну марш в ванную чистить зубы, а затем в парикмахерскую. По дороге купишь мешков для мусора и уберешь эти бутылки. И купи себе приличный галстук, мне через две недели восемьдесят лет, я собираюсь праздновать, как следует. Я ушла, а ты не вздумай отключать телефон.
И исчезла, словно джинн, оставив на тумбочке сто долларов. На парикмахерскую, я догадался.
Я надеялся заболеть, умереть или уехать, и любой вариант был бы глотком свежего воздуха по сравнению с вечером расспросов в компании Анюты и всей моей своеобразной родни, но пра взялась за меня основательно и названивала почти каждый день. Как и маман, она горячо говорила о погоде, политике, пробках и сплетнях. Более того, как и маман, она деликатно обходила стороной тему «Где же Сюзи?».
«Любчик мой, надеюсь, ты будешь вовремя, а еще лучше, раньше всех, и мы сможем с тобой покурить на тему новой невесты твоего отца. Как она тебе?..» — заявила она в трубку неделю назад, и я понял, что не отвертеться. И вот я стою напротив погрузневшего контрабасиста, к которому я выставил свою любимую Сюзи сто лет назад минувшей весною. В мае, кажется. Да, в мае.
— Любчик, давай прощаться, — услышал я за спиной голос Анюты.
Я обернулся — Анюта сверкала глазами и крупными изумрудами в ушах. Рядом стоял величавый Вальдемар с чемоданом. Надо же, водителем жениха моей пра. Не догадывался я, что услышу в следующие секунды. Пра театрально обняла меня и, уверен, кокетливо подняла ножку в каблуке. Мне пришлось наклониться, чтобы обнять в ответ, и она прошептала в ухо:
— Андрей, ты сейчас же поднимешься ко мне в комнату и найдешь в тумбочке письмо от Сюзанны. Сюзанна будет ждать тебя в «Кондитерском магазине Абрикосова» на Дерибасовской угол Екатерининской, в семь. Мы с Вальдемаром сделали так, что Артур (так зовут контрабасиста) едет с нами в Ниццу в качестве помощника на две недели. — Она отпрянула от меня, посмотрела влажными глазами в самую душу и снова припала к моему уху:
— Ты можешь, конечно, не идти на встречу, но ты даже не догадываешься, каким образом Сюзи связана с картиной и Вальдемаром.
Я мало что соображал, наблюдая за «Мерседесом», удаляющимся в теплый сентябрьский вечер. Машина давно уехала, а я так и стоял у калитки пра, будто изгвазданный малыш в песочнице. Возмущенный гул гостей растаял за спиной, и уже в доме засмеялась Шарлотта, отчим открыл шампанское, Арина с мамой взвизгнули, а я стоял и думал: «Ну и Анюта! Вот ей делать нечего! А с другой стороны, связь с картиной. И связь с Вальдемаром. Что?».
Ватные ноги понесли меня в ее комнату. Я забрел на кухню, нагрузил тарелку винегретом, двумя кусками сыра, бутербродом с семгой и просочился в комнату Анюты, стараясь не наступить на оранжевые комочки в темном коридоре. Луиза Хей, решив, что винегрет и семга предназначены ей, чинно проследовала за мной в комнату. К ней прицепились еще два котенка. Лазарев и Норбеков, кто же ещё.
В верхнем ящике тумбочки действительно лежал конверт. В зобу защипало, я поставил винегрет на тумбочку, вынул лист и впился в размашистый почерк:
«Неужели ты думаешь, Сюзанна станет писать тебе письма, оболтус!
Любчик, возьми себя в руки ради всех картин, что висят в моем доме, или хотя бы ради Кандинского! Невозможно смотреть на тебя! Прошло ровно полгода с того джазового концерта, и заявляю при всей моей любви к тебе — не прав именно ты.
Не спрашивай, как Артур потерял работу и оказался водителем Вальдемара. Все, что тебе нужно знать: я решила использовать все связи, которые только пришли мне в голову, чтобы навести порядок в твоей личной жизни. Именно так я познакомилась в Вальдемаром. И что я узнала! Это рок! Это огромный секрет. И весь этот секрет я тебе сейчас открою. Но прежде ты должен знать: я связалась с Сюзанной. Она несчастна! И это совсем не значит, что тебе надо быстро прибрать к рукам несчастную женщину. Это не мой подход, ты же знаешь, любчик.
Но тебе нужен гештальт...»
Пра любит тянуть. Я набрал побольше воздуха в лёгкие, равнодушно заметил, как Луиза Хей лакает из моей тарелки винегрет, а Лазарев с Норбековым отчаянно мяукают внизу, и вернулся к письму:
«...Сказать по правде, сначала я считала твою даму наглой профурсеткой. Признаться, я почти о всех такого мнения, даже о своей дочери и внучке. Уж прости за откровенность. Я встретилась с твоей Сюзи, чтобы выкурить ей все это в лицо. Но она оказалась простой женщиной, которая не откажется от стопочки «Лимончелло». И что поведало мне тем вечером «Лимончелло»? Андрей, на правах твоей прабабушки, которой осталось жить считанные десятилетия, позволю себе правду в лицо. Мама тебя не научила, что в постели нужно думать о девушке, а не о себе! Я на месте Сюзанны не стала бы проводить с тобой целый год, а сбежала бы от тебя хоть и к сторожу зоопарка после первой же ночи!
Запомни: вначале удовольствие своей даме! Это все, что требуется от мужчины. Ты же не остолоп какой без царя в голове! Не позорь моих перстней, ради всех масляных красок мира!
Вот что. Сегодня в семь вечера Сюзанна тебя ждет в том ресторане «Кондитерский магазин Абрикосова» (боже, как я ненавижу это название!), что на углу Екатерининской и Дерибасовской... Ты обязан праху моей бабки Розы явиться туда к семи и самому принять решение: орел для тебя Сюзанна или какая-нибудь решка.
И знай, в случае, если ты решишь, что она — решка, то вот тебе секрет: Сюзи — правнучка Вальдемара и фамилия ее — Кожевникова. Выпей воды...»
Меня бросило в пот. Я потянулся за стаканом воды. Он таки стоял на комоде! Ну и пра...
«...И не вздумай не явиться. Знаешь, сколько времени потратили мы с Вальдемаром, с этим галантнейшим человеком, на сценарий сегодняшнего дня? Пришлось подкупить моего знакомого, чтобы Артура поперли из джазовой группы, и предложение быть водителем Вальдемара стало для этого оболтуса манной небесной.
Вот и не знай.
Но знай вот что: Вальдемар пусть и не первая моя любовь, но, скажем, большая, основательная, с которой нас развели исключительно обстоятельства.
Возьми в вишневом комоде в левой шухляде пятьсот долларов и расставь в своей жизни все по местам.
И еще: не будь таким оболтусом, как твои отец и отчим: сколько бы женщин не менялось, мы все равно проживаем один и тот же сценарий во всех отношениях. Но не с Кожевниковыми! Уж мне ли не знать, любчик.
Пожелай мне веселья и разврата в Ницце. Я собираюсь отполировать свой ржавый французский до блеска, так и знай! А.»
«Лимончелло», Артур, Сюзанна... Кожевникова?.. Как она могла наябедничать про первую ночь! Сколько «Лимончелло» она выпила? У нее так блестели глаза! Это невозможно было сыграть. Неужели в ту ночь... Ну да, я очень быстро завелся. И сразу захотел закурить и хорошенько выспаться...
Я опустил голову на руки. Какой я в действительности болван! И обижался же на нее все полгода. О боже, как все это неприятно. И теперь идти и смотреть Сюзанне в глаза? Не могу же я начать разговор с обещаний лучезарного секса. Мол, изменился.
Только сейчас я заметил на комоде томик с названием «Чего хотят в постели женщины», автор Анна Бергман. Анюта? О Боже, о боже, что же ты со мной делаешь, моя дорогая пра.
Я посмотрел на часы: 18.05. До Абрикосова отсюда минут двадцать езды. Душ, рубашка, галстук, расчесать свою шевелюру, которой я в отца, и вычитать неведомый мне способ доставить...
В 18.55 я мчался по улице... Я летел. Сентябрьский вечер спокойно дул мне в лицо. Рестораны заполнялись туристами, их всегда можно отличить по кепкам, шортам и чрезмерному изобилию на столах. Зато у меня пятьсот долларов и план.
Люблю ли я Сюзанну? Показался желтоватый угол кафе, и я замедлил шаг. Она наверняка изменилась. Наверняка явится не в своем красном платье, и глаза не будут блестеть в свете кафе. И тут я понял, что женщина, о которой я с болью и обидой старался не думать целых полгода, мне не знакома. Кто она теперь? Любит ли по-прежнему по утрам глазунью с кинзой и бри с «Медвежьей кровью» по вечерам?
Смеется ли она так же открыто, закинув голову назад, будто над ней провели акт экзорцизма, и дух смеха выходит из самой глубины ее души навсегда? Улыбается ли, прикрывая нижней губой кончики верхних зубов, когда отпустит саркастическую шутку? Любит ли она бывать на пляже, особенно осенью, и купаться в холодной воде голышом? А сладкую кукурузу с теплым пивом?
И главное, любит ли она джаз? И сможет ли она искренне, по-настоящему, разлюбить джаз и полюбить... поэзию, например, или хотя бы Платонова перед сном? Я готов читать для нее километры Платонова на ночь, лишь бы там, под ее каракулевой шевелюрой, больше не роились мысли восхищения джазом. Мы с ней поедем к отчиму в Нью-Йорк, они подружатся с Шарлоттой, и мы будем вместе ездить на шашлыки по выходным и вселять в себя дух Кандинского. Интересно, есть ли в Нью-Йорке лес или пляж, где можно пожарить шашлык, распить бутылочку красного, а затем раскрепощенно помедитировать?
Я оказался перед дверью. Поправил галстук. Зачем напялил? Это же просто кафе. Я отвернулся от дверей, стянул с себя галстук и затолкал в карман пиджака. Повернулся к дверям. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Нет, две. Вот теперь... Я уверенно шагнул к входной двери. Рванул ее на себя, будто это старый гигантский горчичник, который жжет чью-то гигантскую грудь.
Дурманящий запах шоколада, ванили и корицы, шум кофейной машинки, а возле окна, за дальним столиком, спиной ко мне, с поднятыми в элегантный каракулевый пучок волосами сидела моя овечка...
Продолжение следует.
Юля Пилявская