|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
Глава 7. Кожевниковы
— Мэджик! — сказала Шарлотта неожиданно ясно, и это было первое её слово, которое я сразу понял. Волшебство.
Дальше пошло легче.
Во-первых, она надела шорты и майку. Я из приличия отвернулся, хотя, положа руку на сердце, делать этого вовсе не хотелось.
Во-вторых, этот пикантный момент как-то сблизил нас. По крайней мере, я был теперь в этом убеждён. И это удивительным образом сказалось на моём понимании английского — во мне вдруг словно активировались все те пассивные знания, которые я получил в школе.
— Я могу посмотреть цепочку? — спросила Шарлотта.
Я протянул её ей и, легко коснувшись её руки, вдруг смутился.
— Странно. Странно и удивительно, — сказала она. — Она точь-в-точь напоминает цепочку, которую подарил моей маме дедушка Дэвид. Вам что-то говорит имя Дэвид Паладин?
— Честно говоря, нет, — сказал я, немного злясь на себя.
— Идёмте домой, я расскажу. Они нас, наверное, уже заждались.
Шарлотта взяла отчима под руку, и мы зашагали обратно.
— Я видела у вашей Анюты работу Кандинского. Поняла, что из-за неё было какое-то волнение. Конечно же, это копия — не может работа самого Кандинского висеть на стене дачного домика в Одессе. Но копия хорошая. Мой дедушка тоже был художником. По матери он был индейцем навахо, поэтому, когда в 1944 году попал в армию и оказался в Европе, работал шифровальщиком — американцы использовали язык индейцев, и немцы не могли его расшифровать. Попав в плен, дедушка стал узником концлагеря Дахау. Его там жестоко пытали, а после освобождения полумёртвого, без сознания, поместили в больницу. Когда он пришёл в себя, то заговорил почему-то по-русски, хотя ни слова по-русски не знал. И первыми его словами были: «Меня зовут Василий Кандинский. Я — художник». Все считают, что в него вселился на время дух Кандинского, который в то же самое время умирал в Париже. Уже вернувшись домой, в Америку, он начал рисовать — точно как Кандинский. Старейшины племени даже подвергали его специальным испытаниям, чтобы изгнать из него чужой дух и вернуть свой собственный. Потом уже дедушка выработал свой стиль, но копии с работ Кандинского делал такие, что не отличить. Кажется, этот вид Москвы он тоже копировал. Надо будет спросить у родителей.
Я не верил своим ушам. Саня загадочно улыбался, а мне не терпелось рассказать всем о загадочном Дэвиде. Поэтому, когда мы подошли к Анютиному дому, я чуть ли не вбежал в калитку.
В саду уже никого не было, стол тоже заметно опустел, все разбрелись по комнатам. Кандинский так и стоял на диване. Рядом сидела бабушка Оля. Как она теперь уйдёт домой, оставив без присмотра картину, — ума не приложу. Мальчишки сидели на ковре у её ног, играя с котёнком. Куда делась его мама с тремя остальными котятами и как она могла отдать своего отпрыска в столь сомнительные руки, осталось загадкой.
— Анюта! Дедушка! Мама! — почти прокричал я.
— Что с тобой, любчик? — услышал я голос пра. — Ты перекупался или перегрелся на вечернем солнце?
Она вошла в гостиную и пристально, изучающе взглянула на меня. За ней вошли Серёжа и папа со своей Ренатой. Мама с Ариной специально выдержали паузу, чтобы не пересекаться с ними слишком близко.
— Ну, рассказывай.
— Смотри, что мы нашли на пляже, прямо у кромки воды! — я протянул ей цепочку.
Пра улыбнулась.
— Мама, ты же говорила, что на море давно не ходишь! Возраст не позволяет! — с удивлением сказала Оля.
— Любочка, это не твоё дело, — отрезала пра, продолжая улыбаться. — Вальдемар, смотри, к чему приводит твоя страстность!
Я даже не заметил, как в комнату вошёл Вальдемар. Теперь все нужные мне люди были в сборе.
— Анюта, главное не это. Ты только послушай, что нам рассказала Шарлотта!
И я пересказал историю о её дедушке и реинкарнации Кандинского. Шарлотта качала головой, подтверждая мои слова, словно понимая, что я говорю.
Судя по вытянувшимся лицам родственничков, рассказ произвёл должный эффект.
— Так, любчики. Прошу всех к столу. Раз уж у нас сегодня вечер откровений, расскажу вам кое-что и я.
Пра решительно пододвинула к себе стул и села.
— Серёжа? — вопросительно сказал она.
— Понял, понял, — сказал дедушка и налил ей полный бокал.
Пра взяла его, обвела нас взглядом. Бриллиант на её пальце сверкнул каким-то магическим
светом.
— Надеюсь, все помнят мою девичью фамилию? — строго спросила пра.
Минутное замешательство выдало наше незнание. Ситуацию спас дедушка:
— Конечно, Кожевникова!
Пра хмыкнула.
— Ну, о том, какое отношение семья Кандинских имеет к Одессе, вы, конечно, тоже не знаете. Поэтому прослушайте краткий ликбез.
Она сделала глоток, затем второй, блаженно замерла на мгновение и начала:
— Семья Кандинских перебралась из Москвы в Одессу в 1871 году. Врачи категорически рекомендовали отцу будущего художника, Василию Сильвестровичу, более тёплый климат. Маленькому Васе было тогда пять лет. Он прожил в нашем городе четырнадцать лет — окончил 3-ю гимназию, занимался музыкой и живописью. Потом вернулся в Москву, поступил в университет, но в Одессе остались родители. И не только родители, но сводные братья и сёстры. Дело в том, что почти сразу после приезда в Одессу родители развелись, и мама художника, Лидия Ивановна, снова вышла замуж. Её вторым мужем стал учредитель и директор Одесского учётного банка, потомственный почётный гражданин Михаил Михайлович Кожевников.
Все притихли. Даже дети. И котёнок.
— Как видите, забывчивостью я не страдаю, — пра обвела нас взглядом, в котором были смешаны чувство превосходства с чувством жалости к нам, неучам.
— В этом браке у Лидии Ивановны и Михаила Михайловича родилось четверо детей — три мальчика и девочка, Владимир, Александр, Алексей и Елизавета. Василий Кандинский, который учился тогда в старших классах гимназии, крестил одного из своих сводных братьев, Алексея.
Интересно, что отец художника, Василий Сильвестрович, который представлял в Одессе интересы двух известнейших в России компаний, Товарищества чайной торговли братьев Поповых и кондитерского Товарищества Абрикосова и сыновей, очень дружил со вторым мужем своей бывшей жены, а сам художник поддерживал отношения с Кожевниковыми практически всю жизнь. У Кандинских вообще всё было перепутано — деловые отношения путались с личными. Например, один из сыновей «главного» Абрикосова, Николай, был женат на двоюродной сестре папы Кандинского. Другой сын, Владимир, был женат на Марии Чемякиной, родная сестра которой, Анна, стала первой женой самого Кандинского.
Пра обвела нас глазами и сказала:
— Да-да, не удивляйтесь, я отлично помню все имена. Историю своей семьи нужно знать хорошо. Вы согласны?
В комнате повисла мёртвая тишина. Только бабушка Оля икнула от неожиданности и ещё ближе придвинулась к картине.
— Я видел мемориальную доску Кандинскому на Дерибасовской, — неожиданно для себя самого сказал я.
— Любчик ты мой! — одобрительно сказала пра. — Я всегда говорила твоей матери, что из тебя будет толк. Хотя она и сейчас в это не верит. Именно в этом доме — на Дерибасовской угол Екатерининской, — и жил отец Кандинского, а внизу как раз и был кондитерский магазин Абрикосова. Кондитерский магазин там был почти сто лет, только недавно на этом месте появился этот дурацкий ресторан с таким же названием.
Бабушка с дедушкой и оба моих родителя радостно закивали головами — ну хоть что-то они да знали.
Пра постучала кольцом по бокалу, призывая к тишине.
— Судьба всех детей Кожевниковых сложилась по-разному. Младший сын, Алексей, крестник самого Кандинского, оказался в Москве. Он стал известным невропатологом — настолько известным, что лечил самого Ленина.
Бабушка ойкнула.
— Это мой дедушка, — сказала пра.
Саня, который всё это время пытался что-то тихонько жевать — разлука с одесской кухней всё же не проходит даром, — раскрыл рот и выронил вилку.
— Теперь вы понимаете, откуда у нас эта картина, — продолжила Анюта. — Легенду о Кандинском, влюблённом в мою маму, придумали ещё родители — в 30-х, да и позже, упоминать о своём родстве с каким-то абстракционистом, к тому же эмигрантом, было небезопасно. Собственно, вы бы и сами усомнились в этой легенде, если бы хоть чуточку поднапрягли извилины. «Москва. Красная площадь» датирована 1916-м годом, в это время у Кандинского в самом разгаре был роман с юной Ниной Андриевской, которая была моложе его на целых тридцать два года. Их любви это не помешало — они прожили вместе двадцать восемь лет, до самой смерти Кандинского, не расставаясь ни на один день. Прекрасный пример, не правда ли, Вальдемар?
Вальдемар покраснел и поправил шарф.
— Жаль только, Нину подвела чрезмерная любовь к бриллиантам. Хотя я её понимаю, — пра с любовью посмотрела на своё кольцо.
— Так вот, любчики. Картина эта у нас не одна. Василий Васильевич подарил деду с десяток своих работ. Когда родители переезжали в Одессу, они взяли только одну, самую маленькую. Остальные остались в Москве, и я уверена, что они пережили и войну, и последующие годы в полной сохранности. И наша задача — найти их и привезти сюда, в Одессу.
— Это сейчас-то, в наши времена? Ну ты даёшь! — не удержавшись, выпалил отец и сразу закашлялся.
— Сейчас, любчик, сейчас. На это у нас есть свои люди. Правда, Вальдемар?
Вальдемар снова покраснел.
«Как-то часто он краснеет для такого солидного мужчины», — подумал я.
— И не только он, — продолжила пра. — Ариша, ты была в нашем доме?
— Была, ба... Анюта, — неожиданно бойко ответила молчавшая до сих пор Арина.
— Квартиру нашла?
— Нашла.
— Объясню вам, неучи. В школе многих из нас — да и некоторых из вас, я думаю — всегда интересовал вопрос, на какие деньги жил Ленин. Меня этот вопрос совершенно не интересовал, как, собственно, и сам Ульянов. А вот на какие деньги жил Василий Кандинский, чьи работы очень долго стоили очень недорого, меня как раз интересовало. Родственник как-никак. Понятно — он из богатой семьи, но всё же... Так вот, в 1914 году по заказу Кандинского архитектор Челищев возвёл — да-да, именно возвёл — шестиэтажный доходный дом в центре Москвы, в Долгом переулке. Верхний этаж и небольшую башенку над ним Кандинский отвёл под свою мастерскую и даже сам набросал её проект. Он прожил в своём доме с 1914-го по 1921 год — правда, после октябрьского переворота дом у него отобрали. А вместе с ним в этом доме жил и мой дедушка. Родители показывали мне эту квартиру на втором этаже, когда я была ещё маленькой.
— И что... там спрятаны все эти картины? — дрожащим голосом спросила бабушка Оля.
— Даже ты иногда бываешь догадливой, — снисходительно ответила пра.
— Ну допустим, мы каким-то чудом найдём эти картины. Каким-то чудом привезём их сюда. А дальше? Что мы будем делать с ними дальше? Продать их тут невозможно! — с горячностью выпалил мой отец и снова закашлялся. Рената быстро дала ему салфетку.
— Для этого я и пригласила твоего американского друга, — улыбнулась пра. — Заграница нам поможет! Правда, Сашуля?
От удивления лицо отчима вытянулось.
— Всё это — журавли в небе. А у нас есть синица в руке. Точнее — вот, на диване, — сказала, волнуясь, бабушка Оля. — Давайте лучше решим, что мы с ней будем делать!
— А её я как раз предлагаю подарить музею, — твёрдо сказала пра.
Как отрезала.
Продолжение следует.
Евгений Деменок