|
|
   |
В советские времена в парке имени Шевченко, напротив памятника погибшим в Великую Отечественную войну судам Черноморского пароходства, была бильярдная. Я жил недалеко от парка, и иногда заходил в эту бильярдную. Не играть, а понаблюдать за играющими.
Игра шла на деньги. Игроки с бледными напряженными лицами, с длинными киями в руках, склонившись над бильярдными столами, над которыми плавал табачный дым, были похожи на дуэлянтов. А резкий стук бильярдных шаров звучал, как пистолетные выстрелы!
Когда бы я ни зашел в бильярдную, заставал там двух игроков. Один из них — высокий старик с седой щетиной на впалых щеках — в любую погоду был в шляпе с обвисшими полями и в шерстяных перчатках. Прежде чем нанести по шару удар, он долго целился, потом отходил от стола, натирал мелом кий, возвращался и, уже не целясь, резким ударом загонял шар в лузу. Второй, стриженный наголо, в мешковатом явно не с его плеча пиджаке и с постоянной папироской в углу рта, морщась от дыма, ударял по шарам почти не целясь, но тоже без промаха.
Бильярдный стол, за которым они играли, всегда был окружен толпой болельщиков. На других столах тоже играли мастера. Но почему-то эта пара вызывала у посетителей бильярдной наибольший интерес. На них заключали пари. Недалеко от бильярдной был пивной ларек и, когда партия заканчивалась, те, кто не угадал победителя, бежали к ларьку, возвращаясь в бильярдную с кружками пива.
Зайдя однажды в бильярдную, я увидел в паре со стариком не его постоянного партнера, а невысокого коренастого человека в клетчатой рубахе, из-под ворота которой выглядывала матросская тельнящка. Черные, как угольки, глаза новичка светились веселой хитрецой и прежде чем нанести по шару удар, он давал себе команду: «Пли!». Но поразило завсегдатаев бильярдной не то, что новичок легко выиграл партию у матерого бильярдиста, а то, что, выиграв, он послал своего приятеля за пивом и угостил всех, кто окружал во время игры бильярдный стол.
Вторую партию он играть не стал. Не взяв у проигравшего старика деньги, помахал на прощание всем рукой и ушел.
ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ, проходя по Ланжероновской, я увидел возле Оперного театра огромную толпу и услышал свистки милиционеров. Они отгоняли людей от выстроенной возле театра баррикады — точно такой, какая была возведена здесь в августе 1941 года, когда фашистские войска осаждали Одессу и город готовился к уличным боям.
— Что случилось? — спросил я у какой-то женщины.
— Не видите? Кино снимают!
И тут я заметил на выстроенном над баррикадой помосте кинокамеру, возле которой стояли несколько человек. Один из них, высокий в толстых очках, держа в руке рупор, что-то кричал рабочим, которые подтаскивали к баррикаде тяжелые противотанковые «ежи». Другой ворочал установленную на треноге кинокамеру, нацеливая ее на артистов в форме вооруженных военных моряков, защитников баррикады. А третий, сидя на низкой скамеечке, записывал что-то в лежавшую у него на коленях тетрадь.
Каково же было мое удивление, когда в этом человеке я узнал того самого игрока, который в бильярдной парка Шевченко не только победил знаменитого бильярдиста, но и угостил всех болельщиков пивом!
Тот, что был с рупором, скомандовал:
— Начали! Мотор!
Возле баррикады появился оборванный мальчишка. Приподнявшись на носки, он стал протягивать защитникам баррикады чайник с водой. Толпа, стоявшая на мостовой, придвинулась ближе. С помоста закричали:
— Стоп! Милиция, наведите порядок! На баррикаде! Снимаем второй дубль! Начали!
Я стал спрашивать, как называется кино. Но никто не знал. И, постояв еще немного, ушел. А на другой день в газете «Моряк» прочитал, что в Одессе снимается фильм «Жажда». Фильм о героической обороне города в 1941 году, когда фашисты, захватив Беляевку, откуда город снабжался водой, надеялись, что Одесса погибнет от жажды. Но отряд отчаянных смельчаков отбил у фашистов Беляевку, и город получил воду. Таким был сюжет фильма.
В «МОРЯКЕ» печатали иногда мои небольшие статьи о товарищах-моряках. Случилось так, что в тот день, когда я прочитал о съемках «Жажды», я принес в редакцию очередную статью. Взял ее у меня ответственный секретарь Вениамин Борисович Косоногий. Он принадлежал к тем журналистам, которые не только находят интересные темы, но и придают им особый блеск. Кроме того, он был знаток морского права и морских традиций, досконально знал особенности всех судов Черноморского пароходства и учил молодых сотрудников «Моряка» уделять внимание не только работе флота, но и семейным проблемам моряков. Поэтому газета была популярна, «Моряк» читала вся Одесса!
Просмотрев мою статью, Вениамин Борисович отложил ее в сторону и протянул мне пригласительный билет.
— Куда это?
— Из Москвы прилетел вице-адмирал Илья Ильич Азаров, бывший во время обороны Одессы членом Военного совета Черноморского флота, автор книги «Осажденная Одесса», — сказал Вениамин Борисович. — Он — консультант фильма «Жажда». Завтра во Дворце моряков состоится встреча съемочной группы фильма с общественностью города. На этой встрече выступит и адмирал Азаров. Послушаешь и напишешь об этом отчет.
...КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ ДВОРЦА МОРЯКОВ был переполнен. Люди стояли в проходах, сидели на подоконниках.
Протиснувшись в зал, я увидел на сцене сидевших за длинным столом людей, снимавших у Оперного театра баррикаду. А за кафедрой стоял седой человек в адмиральской форме. Прокашлявшись, он начал говорить о невероятно тяжелых условиях, в которых в августе 1941 года оказалась осажденная фашистскими войсками Одесса. Немцы беспрерывно бомбили город с воздуха и обстреливали из артиллерийских орудий. У защитников не было ни истребительной авиации, ни танков. Не хватало боеприпасов. Ко всему, после захвата Беляевки одесситам пришлось добывать воду из заброшенных дворовых колодцев и рыть новые.
— И вот, — продолжал адмирал, — я приехал на улицу Пастера, где в здании эвакуированного консервного института базировался особый диверсионный отряд, состоящий из военных моряков. Туда брали только добровольцев. Их было тринадцать. Двенадцать парней и девушка-радистка. Я дал им задание: переправиться на берег Днестра, отбить у фашистов водонапорную станцию и дать городу воду. И город воду получил!
Адмирал помолчал и сказал:
— Один из тех отважных ребят находится здесь. Он воевал в морской пехоте, защищал Севастополь, Новороссийск, участвовал в десантных операциях в Керчи, Феодосии, освобождал Крым и закончил войну в Белграде, где был тяжело ранен, его выхаживали сербские врачи. Еще на фронте он стал писать стихи, и после войны поступил в Литературный институт. Рекомендацию для поступления в институт писал ему я. Но закончить институт ему не дали.
В 1949 году, в разгар борьбы с «безродными космополитами», ему было предложено осудить на собрании учителя-«космополита», старейшего советского поэта Павла Антокольского. Надев свои боевые ордена, он вышел на трибуну и сказал: «У Антокольского погиб на фронте сын. Защитить его некому. Поэтому защищать его буду я!».
После этого собрания из института его выгнали. А о своих погибших товарищах писал он так:
Тех, что погибли, считаю храбрее.
Может,
осколки их были острее.
Может,
к ним пули летели быстрее.
Дальше продвинулись,
Дольше горели.
Тех, что погибли, считаю храбрее...
Адмирал вытер навернувшиеся на глаза слезы, помолчал и продолжил:
— Приехав в Одессу работать над фильмом, он узнал, что радистка отряда Аня Макушева, попавшая в Севастополе в плен, чудом выжившая в гитлеровских лагерях смерти, вернувшись после войны в родную Одессу, живет в сыром подвале. Он добился приема у секретаря обкома партии и не вышел из его кабинета, пока тот не дал слово, что Макушева получит квартиру. Я был вчера у Ани в гостях. Живет она на улице Подбельского в уютной квартирке. Она счастлива! Вот такой он, бывший боец особого диверсионного отряда!
Адмирал повернулся к столу и скомандовал:
— Встань, Гриша. Пусть люди на тебя посмотрят. А о сценарии фильма, который ты написал, расскажешь сам.
И ТУТ ВСТАЛ ИЗ-ЗА СТОЛА тот самый человек, которого я впервые увидел в бильярдной. Это оказался известный мне по газетным и журнальным публикациям поэт Григорий Поженян.
Он представил режиссера, нескольких актеров и снимавшего «Жажду» оператора. Им был Петр Тодоровский, работавший тогда на Одесской киностудии и ставший впоследствии знаменитым кинорежиссером. О себе Григорий Поженян ничего не говорил, сославшись на то, что о нем рассказал уже адмирал И. И. Азаров.
Вот таким было знакомство с замечательным поэтом, автором прекрасных стихов и популярных песен, написавшим сценарии к нескольким кинофильмам, самыми известными из которых были «Жажда» и «Поезд в далекий август», награжденным президентом Б. Н. Ельциным орденом «За заслуги перед Отечеством» и ставшим дважды лауреатом Государственной премии России. Знакомство это произошло в 1959 году.
Но судьба свела меня с этим незаурядным человеком еще один раз. В разгар Кубинского кризиса.
ПОЧТИ КАЖДЫЙ ДЕНЬ суда Черноморского пароходства, груженные военной техникой, уходили тогда под покровом ночи из Одессы, Николаева и Херсона к берегам Кубы. В трюмах грузовых судов перебрасывали на Кубу и войска.
Я плавал тогда механиком на теплоходе «Большевик Суханов». Выгрузившись как-то в порту Матанзас, мы снялись в Гавану, чтобы взять группу военных, возвращавшихся в Советский Союз.
Военные часто бывали нашими пассажирами, когда мы возили танки, бомбы и снаряды в арабские страны и в страны Африки. Поэтому, когда в Гаване к нам на борт поднялись два полковника и генерал, я не обратил на них особого внимания. Но был с ними еще один человек, которого я увидел уже по выходу в море. Увидел, когда пришел в кают-компанию на обед. И человеком этим был Григорий Поженян.
Оказалось, что с делегацией Союза писателей СССР он посетил Кубу. Но не полетел с коллегами обратно в Москву, а узнав, что в Гавану пришел теплоход, который возьмет пассажиров на Одессу, решил побывать в дорогом его сердцу городе.
Переход от Кубы до Одессы занимал 18 дней. И все эти дни я испытывал особое удовольствие от того, что Григорий Михайлович был с нами рядом! Невысокого роста, черноусый, с распахнутым воротом рубахи, из-под которой выглядывала полосатая тельняшка, он ни минуты не сидел на месте, появляясь в разных частях судна, интересуясь работой матросов, мотористов, радистов, и глаза его при этом светились каким-то особым весельем.
А по вечерам в кают-компании, где собирались свободные от вахт, он рассказывал захватывающие истории из своей жизни. Например, такую.
Сразу после войны он поступил в Литературный институт. Среди парней, живших с ним в одной комнате студенческого общежития, был розовощекий крепыш, ставший впоследствии известным поэтом. Всю войну он прослужил не на фронте, а в охране Кремля. Отношения с Поженяном у него не сложились. Доходило до драк. Этот «охранник» знал, что у Григория Михайловича есть пистолет и написал на него донос.
Поженяна арестовали. При обыске нашли пистолет. Именной. Но на пластинке, прикрепленной к рукоятке пистолета, значилось, что он вручен Военным Советом Черноморского флота не Г. М. Поженяну, а... Угольку. Таким было его прозвище — разведчика из отряда особого назначения, фамилию которого старались не разглашать.
Следователь требовал доказательств, что он и есть Уголек. А где их взять? Дело передали в суд. За незаконное хранение оружия он мог сесть в тюрьму. Но помогли фронтовые друзья. Они разыскали адмирала И. И. Азарова, лично вручавшего ему пистолет, и тот пришел в суд, потвердив, что пистолет принадлежит Поженяну. Григорий Михайлович был освобожден из-под стражи прямо в зале суда...
Рассказал и такую историю. Отец его был директором научно-исследовательского института, мать — врачом. В 1937 году отца арестовали, и больше он его не видел. Но во время войны, когда его отряд, воевавший под Новороссийском, был отведен на отдых в Геленджик, он «приударил» за хорошенькой девушкой-сержантом, служившей в секретной части их полка. И однажды она показала ему его личное дело. На обложке серой папки красным карандашом было крупно написано: «Сын врага народа». А чуть пониже, помельче: «Мать — еврейка».
Вот с каким клеймом воевал всю войну этот отважный человек!..
Судовой библиотеке Григорий Михайлович подарил книгу своих стихов. Название ее не помню. Но запомнились строки, посвященные Одессе:
Мы отошли, точнее, сдали.
Как странно было знать тогда,
Что будут нам ковать медали
За отданные города.
С приходом в Одессу мы тепло распрощались с Григорием Михайловичем, и больше я его не встречал...
НА УЛИЦЕ ПАСТЕРА, на торце здания бывшего консервного института, ныне — Академии холода, есть мемориальная доска. На ней написано: «В этом здании в дни обороны Одессы в 1941 году размещался отряд моряков-разведчиков». И перечислены 13 фамилий. Восьмая строка сверху: Григорий Поженян...
Аркадий Хасин