|
|
   |
Где и когда состоялась первая протестная акция художников? Наверняка назовете нашумевшую на весь мир «бульдозерную» выставку московских авангардистов 1974 года. И ошибетесь. Ибо задолго до того — еще в 1963-м — несанкционированную уличную выставку устроили Валентин Хрущ и Станислав Сычев, два одесских авангардиста. На тылах оперного театра, в Пале-Рояле, они поставили стенд из необструганных досок, т.е. забор, и развесили там свои работы, которые на официальные выставки не принимали. «Хрущик + Сычик» — так назвали они эту выставку, ибо так их называли в нашем городе. И сегодня Википедия ведет отсчет протестному движению в изобразительном искусстве СССР именно с этой, одесской, «заборной» выставки.
В мои планы не входило писать о Валентине Дмитриевиче Хруще, первом из одесских художников, чьи картины стали продаваться на Западе, — им и без того полон Интернет; там и воспоминания сверстников, и оценки авторитетных критиков. Он послужил прототипом Кости Плюща — героя художественной прозы московского писателя и художника Гарри Гордона, друга Хрущика с одесской юности и на всю жизнь. Однако же первая персональная выставка состоялась у В. Хруща только в 1981 году — в Москве, в редакции газеты «Гудок». Имя художника — уже легенда, и правда о нем, человеке разностороннем и противоречивом, порой оказывается фантастичнее вымысла.
К сожалению, я не была с ним знакома лично, не бывала в его квартире-мастерской на Чижикова (ныне Пантелеймоновская), 18. Было только «знакомство по городу», как это называлось у нас в Одессе: встречала на улице с другими художниками, на выставках. Знала: вот этот, подростковых габаритов и азиатского обличья, в непременной велюровой шляпе, — Валик Хрущик, классный художник и большой оригинал.
Повторю, я не собиралась о нем писать. Но вот из редакции сообщили: на публикацию в «Окнах», где мелькнуло культовое для Одессы имя Хруща, откликнулась женщина по имени Виктория. Назвалась вдовой художника, хочет связаться со мной, оставила номер телефона.
Перед тем, как ей позвонить, я кое-что выяснила. Да, Валик был женат на еврейской девочке Вике Хайциной. Она преподавала английский язык в школе-интернате, что была напротив киностудии. Писала стихи. У них родился сын. Однако в начале 80-х Валентин из семьи ушел, уехал в Москву, а последний период своей жизни провел в Кимрах, где и был похоронен в октябре 2005 года. Вика же с сыном с 91-го живут в Израиле. Я перечитала в Интернете то, что писали о Хруще его коллеги-художники, критики, друзья. Кое-что из этих текстов приведу.
«Умер Валентин Хрущ, оставив после себя не только образ обаятельного одессита. Он был художник с абсолютным вкусом, эстет самого высокого класса. Утонченный колорист, стилист, мастеровой, знаток столярных инструментов, фотограф непревзойденный, оставивший после себя целую школу молодых художников. Самоучка-философ». Это написал на смерть друга живущий в Америке художник Люсьен Дульфан, тоже легенда Одессы.
А вот Зоя Ивницкая, взыскательная и тонкая одесская художница, ныне живущая в Америке, светлой души человек: «Жизнь у него была далеко не лёгкая, на последней грани нищеты, но он никогда не жаловался, всегда был любезен и приветлив. Жил он с бабушкой, далеко от центра, в тёмной, почти пустой комнате. Когда бабушка умерла, он остался совсем один. Через несколько лет Валик познакомился с милой женщиной. Это его просто спасло. Они стали жить вместе. Её звали Вика. Через некоторое время она родила сына. Как сказал кому-то Хрущик: «Я не знал, что от этого родятся дети». В этих словах — весь Хрущик. Очень любил постимпрессионистов, японцев, Хаима Сутина. В нагрудном кармане пиджака носил открытку-репродукцию этого удивительного мастера, о котором в то время нельзя было говорить вслух...».
«Ты будешь смеяться», — так он часто начинал свой разговор. Себя определял нарочито уничижительно: «Я как бы художник». Этот «как бы» имел прекрасных учителей в «Грековке»: учился у Зайцева, Егорова, старика Фраермана. А потом уже учились у самого Хрущика. Вокруг него собралась группа, эти ребята называли себя «девяткой», имена их ныне стали уже знаковыми в мире одесских, и не только, художников. Забегая вперед, скажу: на фотографии, что сохранилась у Хруща-сына, в «могучей кучке» можно видеть восьмерых. Это Борис Нудьга, Александр Ануфриев, Владимир Стрельников, Владимир Цюпко, Валентин Усачев, Вячеслав Сычев, Виктор Маринюк и, в центре снимка, — Валик Хрущ. Где девятый — может быть, за треногой старинного фотоаппарата, которым так дорожил Хрущик? А главное, кто он? Я попыталась выяснить, послав снимок кое-кому из одесских друзей этих ребят. Точного ответа нет. И нет в живых трех человек из «девятки»: Нудьги, Сычева и Хруща...
(Здесь требуется комментарий. Первый, кого я (Людмила Гипфрих — ред.) вспомнила из недостающих на снимке, — Валерий Бассанец, они ведь всегда были рядом. Позвонила Евгению Голубовскому, чтобы уточнить, а он говорит, что вообще-то такого понятия, как «девятка», не помнит. Но первыми в этом тесном кружке были Саша Ануфриев, Володя Стрельников, Валерий Бассанец, Витя Маринюк и, конечно же, Люда Ястреб, рано ушедшая из жизни... Остальные присоединились чуть позже. Но как бы ни называли они себя в то или иное время, они все были зачинателями протестного движения художников в далекие советские времена. Они были молоды, талантливы и реализовали себя как неповторимые творческие индивидуальности — несмотря ни на что...)
Писал Валентин много, на том, что под рукой, а были то не всегда холсты, были куски картона, оргалита, бумага. Работы свои продавал за «сколько дали». Легко дарил, случалось, что и кому ни попадя. Это сейчас они — бестселлеры аукционов, стоят баснословных денег. И жил в свои одесские времена в сугубой бедности.
«Мы были веселые нищие», — скажет Вика при нашем знакомстве в хостеле (в Израиле это государственное жилье, что-то вроде советских «домов для малосемейных» — ред.) города Гедеры, где она сейчас проживает (я попыталась было пригласить ее к себе — увы, по состоянию здоровья она почти не выходит из дому). Отправилась я туда с Димой Хрущом, сыном Вики и Валентина, и его симпатичным семейством — женой и двумя дочками, уже коренными израильтянками.
Вика прожила с Валей 14 лет, после чего стала бывшей женой. От нее долго скрывали смерть Валика, которого она и сейчас, видно по всему, любит. Только в прошлом году Дима рассказал матери, что отца больше нет. И у нее, давно не писавшей стихов, сложились строки:
Как долго нет на свете Вали...
Ушел однажды, не простился.
И я с покинутых развалин
Сорвалась перелетной птицей
Я время отодвину, как гардину:
Чай наливает гостю Хрущик.
Кувшин из глины на картине
И по нему крадется лучик.
Я уже знаю, «из какого сора» выросло это ее стихотворение. После рождения сына Валик с алкоголем завязал, в доме воцарился культ чая. На столе (т.е. на досках, выполнявших эту функцию) стоял кузнецовский фарфоровый чайник, и художник, поглаживая его расписной бок, то и дело говорил жене или очередному гостю: «Ты посмотри, нет, ты только посмотри, какая сангина!». Лучик, крадущийся по картине, — тоже реальная деталь их быта в квартире на Чижикова, служившей также Хрущику мастерской. Это был полуподвал, куда солнце заглядывало редко, так что появление луча на стене, где висел натюрморт с кувшином, воспринималось как праздник!..
Вика вспоминает свои счастливые, несчастные, нищие и насыщенные высшим смыслом молодые одесские годы с человеком, который был истинно свободным художником и жил, как она выразилась, по воле своего таланта. Все, что выручит от продажи картин, тратит на Староконном рынке, где он завсегдатай: покупает золингеновские первоклассные инструменты, голландские кисти, старинные резные рамы и прочий раритет. А семья зачастую перебивается на ее ничтожную учительскую зарплату... Нет, Вика не жалуется, — печаль ее светла.
Во время моего визита, пока Дима с женой и детьми ездили по ее поручениям, Вика успела вспомнить и рассказать далеко не все, что ей хотелось. И недавно прислала с сыном пять страниц — еще вспомнила и записала... (Эти воспоминания не поместились в сегодняшнюю публикацию, но мы обязательно их опубликуем — они и вправду, как пишет Б. Кердман, «так искренни, наполнены такими трогательными деталями...»).
Я ожидала увидеть у Вики немало картин и каких-то поделок Валентина Хруща — ведь он столько всего наработал за одесские свои годы! Но нет, у нее есть всего две небольшие живописные его работы на оргалите — автопортреты, а также маленькая деревянная рыбка. Была еще картина, прежде висевшая у нее на стене, холст с натюрмортом, — отдала сыну. Удивительно, до чего Дима сейчас похож на автопортрет молодого отца; такого сходства с фотографиями Вали у него нет. А рыбка... Она кажется натуральной, вот даже животик слегка впалый. Словно вытащили из банки сардельку и положили на легкую деревяшку. Вика улыбается. Как-то в пору глухого безденежья она попросила у заглянувшего в дом Осика Островского (имя этого художника сегодня широко известно): помоги продать рыбок Хруща! И тот, будучи членом какого-то худсовета, где надо, поговорил. Когда Валя принес на комиссию эти свои миниатюры из дерева, одна дама воскликнула: «До чего уже докатились художники! Засушили и залакировали рыбок и выдают за произведения искусства!».
Вика сейчас удивляется: как они выживали в этой квартире, где все дребезжало, когда по улице проезжал трамвай (прямо кадры из фильма Тарковского, Валю Хруща некоторые в Одессе не случайно называли Сталкером), где отваливалась штукатурка со стен и потолка... Она уволилась, когда Хрущик задумал эмиграцию в Америку. Но с этим почему-то не получилось, и он подался в Москву. Она устроилась вышивальщицей-надомницей на фабрику художественных изделий им. Жанны Лябурб. У нее сохранилось одно такое изделие: миниатюрный натюрморт, кувшин с цветами — не сразу поймешь, что на ткани не краски, а нитки. Мальчик тоже научился вышивать, помогал маме. За работу платили гроши.
Думаете, эта женщина ожесточилась сердцем против бывшего мужа, сожалеет о не так и не с тем прожитых годах? Нет же, она считает подарком судьбы свою молодую одесскую пору с Валентином Хрущом, человеком, по ее убеждению, чистым и цельным, и безмерно талантливым. А в Москву он уехал от безысходной безработицы, считает. Хотя всегда знала, что там были другие женщины, она их по именам помнит и все еще мучительно ревнует в своей памяти. Вика уверена: это Москва и Кимры его сгубили. Он же морской человек, родился в Одессе, он же степняк — вырос на Бугазе. Он даже помидор на «Привозе» выбирал, как произведение искусства, — вдруг вспомнила Вика. Хрущик принес в больницу, где она лежала с Димой, такой потрясающий помидор, что все вокруг ахнули!
И в этом убеждении, что отец у него самый лучший и самый талантливый, она воспитала сына. Учил ли его Хрущ, у которого было немало учеников и последователей, и не только в Одессе? Вернее будет сказать, что мальчик у него учился. Валя не любил, когда Димку хвалили. Однажды, когда пятилетний сын на удивление хорошо нарисовал фигуристов, отец эту работу спрятал. Дима отца обожал, но подражать ему не хотел. Он в той же «Грековке» обучался скульптуре, в Москве, в художественном училище, куда его определил Валентин, — резьбе по дереву. А основным родом занятий избрал для себя особо трудоемкую и особо затратную отрасль искусства — мозаику. «Мозаичист», — назвал он себя по-русски. «Мозаичник», — поправила я, и вежливый Дмитрий Валентинович поблагодарил.
Он несколько раз ездил с матерью в Москву, к отцу. Когда решили репатриироваться, нужно было получить от него разрешение на выезд сына. А потом ездили прощаться. Вика все надеялась, что Валентин согласится на Израиль, вместе с ней и сыном. Но он отказался, сказал твердо: «Я не антисемит, ты знаешь. Но и не еврей»... Теперь она считает, что и не следовало Хрущу сюда приезжать. В последний раз Дима встретился с отцом в Одессе ранней осенью 2005 года. Валентин уже знал, что смертельно болен, и приехал в родной город прощаться — с морем, друзьями, кто еще там оставался. И с прилетевшим из Израиля сыном.
Я никогда не видела, как работают мозаичники, и Дима привез меня к себе — его рабочее место дома, на съемной квартире в Ришоне. Натуральные камни и камешки, полированные пластинки разного цвета и оттенков, разных рисунков. Поделочные — из таких ювелирные украшения делают. И белый мрамор, и темный крапчатый лабрадорит... Беру в руку сколок породы с зелено-голубыми вкраплениями: эйлатский камень? Да, подтверждает мастер и объясняет, что в этом здешнем камне — сочетание малахита, лазурита и бирюзы. На его рабочем столе, на белой тканевой сетке, собирается большое панно религиозного сюжета — заказ одного из московских храмов. Можно понять технологию сборки каменных пазлов в картину. Но при этом постичь, как у мозаичника получается из цветных камешков произведение изобразительного искусства, — невозможно, как непостижимо появление шедевра на полотне из-под кисти живописца, тронувшей на палитре краски...
Работы на сайте Дмитрия Хруща, куда я заглянула перед тем, как увидеть их в натуре, сразу воспринимаются как живопись. Только увеличив изображение, понимаешь — да, мозаика. Но вот эти его рыбы! «Его фирменный знак — рыба на дереве, — вспоминает о старшем Хруще один из друзей его по Одессе — Я однажды пришел к нему в дом, а сын его, Дмитрий, подает рыбку-тюльку. Я ее на зуб, а она — деревянная! — Папина работа, — сказал сын, — талантливая тюлечка!». Знаменитые рыбы старшего Хруща, писаные красками и резаные из дерева, видимо, генетическая метка, родовой знак: сын тоже изображает рыб! Но неужели вот эти, на сайте, — тоже керамика? Как ни увеличивай — похоже на масло. Только увидев этих трех рыбок в натуре, нет, только ощупав работу, поверила: действительно, камень...
Дивные столики, вазы, фантастические формой и сюжетами раковины для умывальников, красочные панно — камень, камень, камень... Это дорогие изделия, их трудно реализовать. А что делать, если Хрущ Дмитрий Валентинович, сын Хруща Валентина Дмитриевича, одессит по рождению и гражданин Израиля, отслуживший здесь армию, — мозаичник от Бога, как художником от Бога во всех своих проявлениях был его отец...
Я рассматриваю в его доме не только керамику. Дима показывает несколько работ отца, которые ему удалось вернуть себе. Вика была потрясена тем, что сын разыскивает и выкупает, если только хватает средств, картины Вали. Почти десять работ привез уже из Москвы в Израиль. Вот, например, небольшой, на оргалите, двойной портрет — он висел в какой-то киргизской, что ли, шашлычной, был в пыли и копоти. Хозяева отдали за небольшие деньги. Оба мужчины в шляпах, сидящие за столиком с бутылкой, между собой похожи. Валик Хрущ в двух лицах? Дима не знает. Два больших полотна — «Леда» и «Инфанта» — удалось то ли выкупить, то ли выменять на свою работу у одного из московских банков...
Потихоньку наблюдаю за обитателями этого дома. Здесь спокойно, жена внимательна и приветлива, девочки хорошо воспитаны. Наверное, Диме повезло с семьей. Алена, его жена, — тоже одесситка, они даже в одной школе учились. Делаю комплимент старшей, 13-летней Лере: у нее, сабры, хороший, даже без акцента, русский язык. Девочка радостно восклицает: «Правда?!». А младшая, второклассница Даша, разговаривает на иврите, но понимает все, что мама говорит ей принципиально по-русски. Похоже, Дима не только хороший сын, но и хороший семьянин. Перед тем, как отправиться в городок, где я живу, он подвозит Дашу к боулингу, на день рождения кого-то из одноклассников, а Леру с мамой — к магазину, за подарком к завтрашнему юбилею, куда девочка приглашена. Дима настоял на этом, хотя Алена заверяла, что справится сама, и настоял на том, что на обратном пути соберет свое семейство в машину.
Бедный, бедный Валик Хрущик, думаю я: даже не познакомился со своими красивыми и умненькими внучками, хотя обе родились еще при его жизни...
Хрущом, кто не знает, называют майского жука. В Одессе таковым считался зелено-голубой с бронзовым отливом, его можно было видеть весенним днем чаще всего на кусте шиповника или на душистом цветке розы. Дмитрий Хрущ сложил своего «хруща» из каменных пластинок, определил фамильной эмблемой. Я потому взяла слово в кавычки, что узнала сейчас: этот нарядный жук на самом деле называется бронзовкой, а хрущ, он же майский жук, имеет коричневые надкрылья и выглядит довольно скучно. Сказала Диме. Он, оказывается, знает. Но оставил эмблему как есть, каким видела драгоценного жука на розе Одесса.
Белла Кердман (Израиль)